– Нет-нет, уверяю вас…
– Да ладно, уж меня-то вы не проведете. Клюзель на рассвете дал мне задание расспросить персонал Опера́ о смерти некоего Аженора Фералеса.
– Неужели? И что же в этой смерти особенного?
– А то, что за месяц это уже третий из верных слуг нашей Академии музыки, который спустил рукава [338] . Клюзелю ситуация кажется необычной.
– Я внимательно читаю «Пасс-парту», но не заметил никаких комментариев по этим делам.
– О, с тех пор как у нас тираж пошел вверх, Клюзель осторожничает. Пока не удостоверится в надежности источника, ни за что не станет публиковать гипотезы, чтобы не вызвать потом возмущение читающей публики. Зато я знаю пару издателей, которые не боятся разворошить муравейник… Что ж, юноша, проезд Тиволи – это мне по дороге, я вас провожу.
– Месье Гувье, а может, поделитесь сведениями об обитательнице дома четыре-бис?
– Если бы я что-то знал – с удовольствием поделился бы, но пока мы с вами на равных.
Они расстались на улице Амстердам, условившись встретиться как-нибудь и посидеть за стаканчиком с Виктором. Жозеф, миновав мостовые пролеты, свернул на короткую улочку и заметил торговца почтовыми открытками с картинками – тот разместился под рекламным плакатом, прославляющим морские красоты Туке-Пари-Плаж. Эфросинья собирала открытки, которые ей присылали старые знакомые – зеленщицы и торговки свежими овощами, удалившиеся от дел, – из Барневиля или Суйяка. Такого добра было навалом на вокзалах и лотках уличных торговцев, снабжавших путешественников доказательствами их смелых вылазок, не говоря уж об открытках с юмористическими рисунками и именами из цветочного орнамента. Матушка Жозефа их тщательно систематизировала и помещала в прекрасный альбом на шесть отделений, подаренный ей Кэндзи с памятной надписью: «Чем больше воспоминаний, тем теснее мир».
Жозеф купил набор открыток, посвященных подвигам и героической смерти «рыцаря без страха и упрека». Выдавать их Эфросинье он собирался по одной – в ближайшие несколько недель отважный рыцарь Баярд будет помогать ему умилостивить матушку в нужные моменты.
Стучать в дверь квартиры Фералесов пришлось долго, прежде чем Мария наконец приоткрыла ее, не снимая цепочки. Щеки у вдовы были мокры от слез, лицо распухло, и на нем не читалось ни малейшего желания принимать гостей. Но Жозеф не отступился:
– Здравствуйте, мадам. Соболезную вашей утрате. Я ни за что не побеспокоил бы вас в такой день, если бы не подозрение, что смерть вашего мужа не была естественной.
– Разумеется, не была! Это несчастный случай. Что вам еще от меня нужно? Уходите!
– Мадам, прошу вас…
– Убирайтесь отсюда! Кто вы такой? Журналист? Агент похоронного бюро? Все вы падальщики! Мне уже пришлось отвечать на вопросы полицейских, они тоже совершенно не уважают чужой траур, мерзавцы!
– Я не полицейский. Я был другом вашего мужа, он приглашал меня на день рождения…
– Впервые вас вижу.
– Мы частенько встречались в кафе, покуривали сигары, откровенничали…
Мария отступила от двери и некоторое время стояла неподвижно. На скулах проступили красные пятна. Наконец она спросила срывающимся от сдерживаемого рыдания голосом:
– Ему желали зла, моему Жеже? Что он вам говорил?
– Можно мне войти? – осторожно спросил Жозеф.
Женщина высморкалась, поправила растрепанные волосы.
– Как вас зовут?
– Изидор Гувье. Я работаю в библиотеке Академии музыки.
Мария сняла дверную цепочку и впустила его. Войдя, Жозеф осмотрелся: тесная темная гостиная, фаянсовая печка в углу, дубовый буфет. Швейная машинка соседствует с квадратным столиком, окруженным плетеными стульями. Этажерки, уставленные всякой всячиной, заслоняют стены с обоями цвета мирабели. Над всем царит подвешенная к потолку керосиновая лампа.
Мария Фералес, пухленькая блондинка, не дала себе труда переодеться – осталась в плюшевом пеньюаре цвета фуксии, застегнутом от горла до лодыжек на пуговицы-помпоны.
– Так что же вам сказал Жеже? Присаживайтесь…
– Ему не давала покоя гибель двух музыкантов из оркестра Опера́. Он видел, как Жоашен Бланден получил небольшую посылку перед самым началом концерта в Катакомбах.
– В Катакомбах? Что за ерунда! Мой Жеже никогда не бывал в Катакомбах, он терпеть не мог кладбища… а завтра его зароют в землю… – Мария снова разрыдалась.
Жозеф представил на секунду, что его может постигнуть такое же несчастье, и тотчас защемило сердце. Он вместе со стулом подвинулся поближе к вдове.
– Ах, я так перед ним виновата – Жеже ужасно расстроился из-за той гнусной надписи, – с горечью проговорила она.
– Да-да, я знаю, он считал, что это сделал Мельхиор Шалюмо. – Жозеф покраснел – ему стыдно было разыгрывать комедию перед безутешной женщиной.
– Жеже ошибался, мы с Мельхиором дружим… мы очень давно знакомы…
– А где его можно найти?
– Только не донимайте его расспросами, ему и так несладко приходится. В Опера́ все его шпыняют, никогда не упускают случая унизить. Он живет в чулане под самой крышей дворца Гарнье, над административным этажом. Вчера я его не видела. Но та надпись… Мельхиор тут ни при чем, это я во всем виновата – Жеже не нравилось, что я взяла в ученики малыша Обена Комбре. Обен совсем мальчишка, а Жеже навоображал себе всякого на пустом месте… Ах боже мой, боже! Он умер!
– Успокойтесь, пожалуйста, мадам. Может быть, стакан воды?
– Спасибо, вы очень любезны… Подумать только – перед тем как Жеже упал в люк, я заставила его съесть пряничную свинку с его именем. Считается, что это приносит счастье…
– Свинку купили вы?
– Нет, какие-то приятели, наверное, специально для него заказали – у Жеже была любимая поговорка: «Мы вместе свиней не пасли». А я ему подарила заколку для галстука… Ах, беда за бедой, я приношу людям несчастье, и в день нашей свадьбы тоже… – Слезы заструились по щекам Марии с удвоенной силой.
Жозеф взял ее ледяную руку в ладони.
– Что случилось в день вашей свадьбы?
Мария попыталась заговорить, но получилось у нее не сразу.
– Тони Аркуэ упал с лодки в пруд и утонул. Я подумала тогда, что это страшное предзнаменование.
– Тони Аркуэ?
– Кларнетист.
– Пустые суеверия, вы тут совершенно ни при чем, – заверил Жозеф. – Вы плыли с ним на одной лодке?
– Нет.
– Вот видите – просто совпадение, несчастный случай. А кто с ним плыл?
Мария потерла лоб, пытаясь вспомнить, потом выпрямилась так резко, что стакан с водой полетел на пол. Жозеф бросился подбирать осколки.