— Спасибо, государь, за честь, благодарствую, что уважил. А вино у тебя такое, что и с сахаром сравнить трудно, — на удивление трезвым голосом произнес Сукин.
Иван Васильевич только хмыкнул: знал, кого в послы назначить, — и за столом чинно восседает, а если выпьет ведро вина, то все равно не окосеет.
Государь поманил Федора пальцем и, когда тот приблизился к нему послушной собачонкой, сказал в самое лицо:
— Обратно в Польшу поедешь. И чтобы на сей раз без Екатерины не возвращался. Как добудешь мне принцессу, так боярином сделаю! Да еще имение в вечное пользование отдам. А теперь ступай от меня, холоп, а то сивухой от тебя разит, как от квасника!
Видно, ведро вина все же подействовало на крепкую голову окольничего, он никак не желал уходить и, приложив обе руки к груди, пылко прошептал:
— Государь Иван Васильевич, позволь к ручке твоей приложиться, допусти до своей милости, только об этом и мечтал, когда от латинян возвращался.
Иван Васильевич поднял руку и подставил безымянный палец с огромным изумрудом под пухлые губы окольничего.
Польские послы покинули пир явно разочарованные. Иван Васильевич держался до неприличия благочинно: ни словом матерным, ни делом пакостным не давал повода к дальнейшим пересудам. Однако шляхтичи собирались задержаться в Москве надолго, и надежда сохранялась — наверняка русский князь еще выкинет такое, что вся Европа со смеху надорвет животы.
Иван Васильевич только кивнул на прощание и позабыл о своих знаменитых гостях.
Черкесский князь тоже пожелал уйти и одним движением бровей заставил подняться череду вельмож, которые послушно последовали за Темрюком в Сенную комнату.
Бесчисленное количество выпитого ослабило русского самодержца, но не настолько, чтобы он не смог подняться. Оперся кулаками о стол Иван Васильевич, оглядел хмельной стол и решил выйти в круг. Если поднялся, так отчего же не сплясать! Государь танцевал лихо, вызывая зависть у дворовых плясунов: он выламывал коленца, кружился волчком и так выбрасывал ноги в стороны, что, казалось, хотел отделаться от наступающей нечисти. С государя обильно лил пот, борода и волосья намокли, и когда он тряс головой, то щедрой влагой орошал пьяные лица бояр, столпившихся вокруг, чтобы увидеть государеву забаву.
Рано ушли польские послы, не пожалели бы они кошелей, туго набитых золотом, чтобы увидеть чудачество самодержца. А когда наконец хмель улетучился вместе с последней выступившей каплей пота, Иван Васильевич дал отдых ногам, шумно плюхнулся в любимое кресло.
— Вяземский! Князь, иди сюда!
Князь Вяземский Афанасий Иванович ведал царским Оружейным приказом. Хозяйство у него было большое и хлопотное. Один Пушечный двор давал столько забот, что хватило бы на целый приказ. Он подбирал мастеров и старался в жалованье не обидеть ценнейших. В последнее время разрывало пушки от порохового заряда, и осколки меди калечили и убивали пищальников. Трудно здесь было дознаться до правды: не то стрельцы виноваты, не то мастеровые чего-то напутали.
Дважды Вяземский чинил сыск. С пристрастием дознавался у подмастерьев — не подмешано ли чего в металл, не было ли заговоров, которые повредили литейному делу? Те шалели от боли, когда дыба выворачивала суставы; теряли сознание, когда огонь выедал внутренности, но никто из них не смел оговорить именитых мастеров. Князь Вяземский выведывал правду у шептунов и ябед, которых рассадил в Оружейном приказе. Однако они тоже не желали брать на душу грех и оговаривать ремесленников.
Оружейные мастера были люди спесивые, знали цену своему делу и с прочими дворянами держались так же чинно, как боярин с поднадоевшей челядью. И когда Афанасий Вяземский пришел на Пушечный двор без обычного сопровождения, состоящего, как правило, из кичливых рынд и премудрых дьяков, не в золотом кафтане, в котором привычно было заседать в Думе, а в обычной сорочке и портках, в которых можно и под котел заглянуть и кусок плавленой меди в руках подержать, мастера разулыбались — такой боярин им понятнее. И нечего у шептунов правды допытываться — ты к пушкарям подойди, так они сами тебе обо всем расскажут, ежели с душой пришел.
В этот раз на Пушечном дворе Вяземский пробыл целый день. Князь заглядывал во все углы, не боясь запачкать колен; интересовался, как раздувают огонь, и, нагнувшись, с удовольствием наблюдал за тем, как правленая, дышащая жаром медь разливается по формам. На Пушечном дворе отливалась мощь русского воинства, и боярин Вяземский не без честолюбия размышлял о том, что он глава Оружейного приказа.
С дюжину пушек проверили на прочность. Две из них разлетелись так, что переломали дубовые щиты, за которыми укрылись мастера, и будь доски потоньше, то одними увечьями не обошлось бы. Вяземский оглядел медные осколки, которые подобно клещам впивались в сочную мякоть дуба, и спросил:
— Много такого?
— Хватает, Афанасий Иванович, — был ответ старшего мастера, — на той неделе тройной заряд уложили, так половину пищалей разметало. А это ничего: три пушки только не удались. На жерлах махонькие трещины были, потому и разметало.
Знахарства на Пушечном дворе Афанасий Иванович не выведал: никто в огненную медь не швырял болотных жаб, не наговаривал диковинных слов на черной книге, не подсыпал гнилого сора в красное пламя и не плевал по сторонам, чтобы нанести порчу государеву двору, — все шло как обычно, а пушки взрывались, трескались и ломались. Словно мастера подзабыли свое ремесло, а может, усердие, коим некогда славился Пушечный двор еще при великом князе Иване Васильевиче, на убыль пошло. Ведь раньше как бывало: лили пищали большие и малые, да так споро, что эта работа напоминала пекарню, из печей которой искусные повара то и дело доставали по караваю хлеба. А сейчас что ни пушка, так изъян, и перед государем признаться страшно — суров настолько, что может плетей надавать, а то и в башню упрятать. Никогда не знаешь, что от царя ожидать: не то милости, не то опалы горькой.
Вот потому князь Вяземский тщательно вникал во все, что происходило на Пушечном дворе, стараясь не пропустить ни одну малость — будь то плавление руды или изготовление форм. За последний час он уже в двух местах разодрал порты, но совсем не обращал на это внимания. Будет куда хуже, если государь велит изодрать тело.
Старший мастеровой уже не улыбался, когда князь Вяземский, не особенно заботясь о чистоте лица, заглядывал в печи и определял исправность меди по чистоте звона.
— Ты, боярин, зря нас винишь в злом умысле. Мы делаем все, что можем. Это ведь не всегда от нас зависит. Медь не та! Вот потому и порча. Для колоколов она в самый раз будет, добавил серебра для звона, вот она и загудит. А пушки лить, это совсем другое дело, — хмурясь, говорил мастеровой. — Такой меди у нас нет, была да вся ушла! — разводил руками мастер. — С Урала надо везти, к Строгановым ехать! Вот та в самый раз будет. Тут как-то иноземцы медь на стругах привезли, так мы ее всю скупили. Вот из нее хорошие пушки вышли. Ни одна не взорвалась! А ты все на мастеров валишь. Отсылай, боярин, людей на Урал, пускай оттуда руду везут.