Она натянула комбинезончик телесного цвета, который не столько скрывал, сколько подчеркивал фигуру, ибо рассчитан был на меня. Я не люблю безразмерной одежды; она кажется мне вульгарным наследием тех времен, когда все, начиная от пеленок и кончая колготками, подверглось принудительной стандартизации. Конечно, такая мера была вынужденной, связанной с демографическим взрывом, грозившим Земле, но я-то один в просторных каютах “Цирцеи”! И мои роботы, поднаторевшие в портняжном мастерстве, шьют только для меня. Я убедился в мудрости своих привычек, когда мы вышли из кладовой. Пусть комбинезон был тесен Шандре, зато я мог любоваться ею, не опуская глаз, без тени смущения, хотя не без грешных мыслей. Надо сказать, полетный комбинезон — замечательное одеяние, легкое и облегающее вас, будто вторая кожа; на “Цирцее” я всегда ношу его, предпочитая, правда, не телесный, а темно-коричневый цвет. Подняв бурую хламиду Шандры, я завернул в нее сандалии, перевязал тючок и надписал на упаковочной ленте адрес: “Непорочным сестрам — с наилучшими пожеланиями”. Затем посылка оказалась в шлюзе, а мы проследовали в кабину, к мигавшей алыми и зелеными огнями панели автопилота. Я усадил Шандру в кресло, пристегнул ремни и уселся сам. Теперь оставалось лишь включить монитор и настроиться на один из каналов местных новостей, где шел репортаж о моем отлете. Снимали, видимо, из здания космопорта, поскольку сам этот шедевр архитектуры в кадр не попал — как и достойный Жоффрей со своими послушниками. Зато я мог любоваться собственным катером, выглядевшим, словно нарядная игрушка — в сравнении с той древней рухлядью, на которой привезли Шандру.
— Нажми-ка, девочка вон ту кнопку, — сказал я. — Так, правильно… Ты загерметизировала внутренний люк шлюзового отсека. Теперь покрути черный верньер, пока в окошке над ним не появится цифра “десять”… Это значит, что давление в шлюзовом отсеке равно десяти атмосферам, и любой находящийся там предмет устремится наружу — конечно, если мы сдвинем крышку внешнего люка. А мы ее сдвинем — вон тем рычагом с красной головкой.
Не знаю, что она поняла из моих объяснений, но все было выполнено в точности. Женщине ее лет полагалось бы кое-что знать о космических кораблях и шлюзовых камерах, но я сомневался, что в программу ее обучения входили математика, электроника и физика. С другой стороны, Шандра обладала несомненным интеллектом и воображением, так что, как мне казалось, могла представить, что случится с ее хламидой.
Одним глазом я глядел на нее, другим косился на экран с серебристым цилиндром застывшего челнока. Аварийный рычаг с красной головкой двинулся вниз под ладонью Шандры, и катер чуть заметно дрогнул, выплюнув плотный бурый ком. Подобно пушечному ядру, он взвился над бетонными плитами и исчез за верхним обрезом экрана, направляясь, судя по начальной траектории, прямиком к зданию, откуда вели репортаж. Я пожелал ему свалиться на голову Жоффрея и врубил двигатель.
Мы стартовали под серебристый смех Шандры, и я наслаждался этими звуками, пока челнок не нырнул в грузовой шлюз моего корабля.
* * *
Я отправил роботов разгружать катер, а сам познакомил Шандру с импульсным душем, с бассейном, кают-компанией, большим салоном и прочими чудесами. Главным из них являлась моя спальня — наша спальня, как ей предстояло отныне именоваться; во времена оны я полностью автоматизировал ее, так как не люблю прибирать за собой постель.
Я включил систему МИДов, малых ионных двигателей, обеспечивающих вращение корабля, чтобы создать иллюзию гравитации — всего лишь намек на нее, привычные мне две сотых нормального земного тяготения. Шандре это понравилось; теперь она хохотала не над нашим прощальным салютом Мерфи, а над собственными забавными прыжками и над тем, что я способен движением пальца подбросить ее к потолку. Она вдруг пришла в легкомысленное настроение и расшалилась, словно ребенок, но я ее не останавливал; в конце концов, отчего бы девочке не пошалить во время своей брачной ночи?
Меня же, сказать по чести, обуревала тревога. Когда мы купались, Шандра искоса поглядывала в мою сторону — не выказав, впрочем, ни тени замешательства или нервозности. Быть может, ее вдохновляло отсутствие рогов и хвоста, а также патрубков, куда киборги заливают смазку, но мне все это казалось не слишком большим утешением. В мечтах ей, вероятно, мнился бронзовокожий и мускулистый юный принц, а получила она нечто совсем иное — товар не первой свежести, довольно жилистый и бледноватый. Словом, не Адонис и не Аполлон, а натуральное чудище из космоса! И теперь этот монстр с седыми волосами собирался уложить ее в свою постель…
С постелью тоже намечались проблемы. Если не считать моего первого брака (минувшего так давно!), мне не доводилось встречаться с невинными девушками. Сами понимаете, какой это редкий товар во Вселенной, когда рождаемость низка, а женщины столетиями сохраняют красоту и юность (но отнюдь не девственность!). Так что мой опыт по этой части был ограничен, и, напрягая память, я смог извлечь из ее кладовых лишь три практических момента:
Первое: дефлорацию сопровождает легкое кровопускание. Второе: этот акт не приносит счастья невинной жертве, так что его исполнителям стоит ждать скорее духовных радостей, чем физических. Третий: дар девственности, отданный мужчине — величайшая честь для него. К этому перечню из трех пунктов я мог бы еще добавить, что Шандра взирала на меня с надеждой и нетерпением. Кажется, ей было уже ясно, что я не киборг, не Сатана и не проклятый работорговец; кем же в таком случае я был?.. Ее наградой, ее долгожданным супругом, мужчиной из плоти и крови, который обучит ее великому множеству чудных вещей… Она ждала его сорок лет, она надеялась и мечтала, она стремилась принести ему драгоценный дар любви… Я в полной мере ощущал свою ответственность.
Это могло бы плохо кончиться, но, когда мы очутились в спальне, инстинкты возобладали.
Должен отметить, что наш совместный опыт подтвердил первое и третье правила и опроверг второе. Вероятно, разгадка заключалась в том, что женское начало Шандры попирали, унижали и игнорировали столько лет, что теперь она получала наслаждение не от самих моих действий, а просто от моей близости. Поцелуи и объятия, ласки и нежные слова, не говоря уж об апофеозе страсти — все это явилось таким новым, таким волнующим для нее… И таким чудесным! А для меня? Надо ли спрашивать… Она была щедра, она верила мне, и она стала моей женой… Мог ли я не полюбить ее, зная, какой терпеливый и отважный дух таится в этом прекрасном теле?..
Прошло полчаса, и мы поднялись, чтобы отправиться в душ. Тем временем спальня все привела в порядок: простыни были сменены, подушки взбиты, а на тумбочке у кровати появились фужеры с розовым эскалибурским вином. Покосившись на них, я подумал, что Шандра, быть может, голодна, но ей не хотелось есть. Мы нырнули в постель и снова занялись любовью — уже с меньшей торопливостью, но с прежним энтузиазмом. “Цирцея”, добрая душа, включила музыку — разумеется, не “Поражение ереси”, а что-то плавное, нежное, убаюкивающее. Затем мы уснули — под тихий посвист флейт и протяжную мелодию скрипки.
Позже я не раз вспоминал нашу первую ночь и удивлялся смелости, с какой Шандра пошла навстречу моим желаниям. На самом деле тут не было никаких загадок, никаких тайн. Все объяснялось двумя обстоятельствами: странным и, я бы сказал, нетипичным началом ее жизни, а также революцией, которую свершило в нашем обществе открытие К Р. Несмотря на долгожительство, физиологически люди созревают по-прежнему в восемнадцать-двадцать лет, а сексуальные потребности начинают обуревать их еще раньше. Ergo, они стремятся к их удовлетворению, в чем обычно не встречают ни отказа, ни преград — даже в рабовладельческих мирах или в транайском раю гуманного коммунизма. Ситуация, когда подросток на пороге зрелости попадает в тиски целибата, исключительна — но именно это и прозошло с Шандрой.