— Вы в чем-то подозревали свою подругу, несмотря на то что она…
— Несмотря на то, что она от него сбежала? — закончил он, кивая. — Мне понятен ваш вопрос. Я и сам его себе не раз задавал. Однако подчиниться силе, стать беззащитной жертвой, дать себя использовать — это ведь тоже порой не лишено сексуальной притягательности как для женщин, так и для мужчин. Она флиртовала с ним, а он — с нею. Она не захотела провести всю жизнь в его гареме. Поэтому ей пришлось сбежать. Но это еще не значит, что ее отношения с ним не стали для нее самым главным сексуальным приключением в жизни. И то, что она отказывалась спать со мной, а я стал относиться к ней с подозрением, — это ведь тоже еще не все. Она тоже относилась ко мне с подозрением. На ее взгляд, получалось, что, поехав с ней в Кувейт, я сам отправил ее навстречу опасности, а когда ее похитили, не сделал всего, что было можно, для ее спасения.
В салоне зажегся верхний свет, и стюардессы занялись уборкой блевотины за пассажиркой из соседнего ряда, пришли на помощь жалобно зовущему пассажиру, сидевшему передо мной, и подобрали с полу свалившиеся с багажной полки вещи. Мой сосед продолжал говорить, но я прислушивался к гудению моторов, в котором мне чудились фальшивые звуки, и пропустил то, что он рассказывал, мимо ушей, пока он не произнес:
— Но она была мертва.
— Мертва?
— Это был всего лишь третий этаж, и я подумал, что она сломала ноги или руку. Но она была мертва. Она упала головой вниз.
— Как…
— Я ее оттолкнул, но и не думал бить. Я только защищался, не хотел, чтобы она меня снова ударила. Я знаю, что не должен был ее толкать. Мы не должны были ссориться. Но мы тогда много ссорились. Собственно говоря, мы только и делали, что ссорились. Мы уже не впервые тогда перешли к рукоприкладству. Но впервые это случилось на балконе, а моя подруга была высокого роста, а перила были низкие. Я еще пытался схватить ее за руки и удержать, но она оттолкнула мою руку. — Он покачал головой. — Думаю, она не сознавала, что ей грозит и что она делает. Но я не знаю наверняка. Вдруг она скорее была готова умереть, чем согласиться, чтобы я ее спас?
Я снова взял его руку и пожал. Каково жить человеку с таким вопросом? Но тут вдруг мне послышалась фальшь не только в гудении моторов.
Помнится, вы как будто сказали, что ваша история обошла все газеты и все каналы? Но ведь средства массовой информации, кажется, не интересуются такими вещами, как падение с балкона?
Он помедлил:
— К этому еще добавился денежный вопрос.
— Денежный?
— Дело в том, — медленно начал он огорченным тоном, — что атташе ей сказал, будто бы купил ее у меня. Она ему не вполне поверила, но ее это тревожило, поэтому иногда она принималась меня расспрашивать и обсуждала эту тему с подругой. После ее смерти подруга рассказала об этом в полиции.
— И это все?
— Полиция обнаружила деньги на моем счете. Когда на него поступили эти три миллиона, я тотчас же пытался отослать их обратно. Но они были перечислены наличными откуда-то из Сингапура, или Дели, или из Дубая, и их невозможно было отослать обратно.
— То есть кто-то просто так перечислил на ваш счет три миллиона?
Он вздохнул:
— Когда мы познакомились, атташе иногда отпускал шуточки и разыгрывал из себя бедуина, живущего по старым обычаям. «Ах, какой красивый белокурый женщина! Давай меняться! Хотеть верблюдов?» Я подыгрывал, мы торговались, сбивали и набивали цену. Цену одного верблюда мы приняли за три тысячи, а цену моей подруги я определил в тысячу верблюдов. Это же была игра!
Я не верил своим ушам:
— Игра?! При которой вы в конце концов пришли к согласию и заключили сделку? И, собираясь в Кувейт, вы не испугались, что там вашу игру могут принять всерьез?
— Испугался? Нет, у меня не было страха. Мне было немного любопытно, продолжит ли он игру и предъявит тысячу верблюдов или предложит скаковых лошадей или спортивные машины. Это щекотало мне нервы, но не пугало. — Он снова дотронулся до моего плеча. — Я сознаю, что совершил ужасную ошибку. Но если бы вы знали этого атташе, вы бы меня поняли: человек, воспитанный в английской закрытой школе, образованный, остроумный, светский… Я действительно думал, что мы играем с ним в безобидную игру на тему культурных различий.
— Но когда исчезла ваша подруга… Ведь, получив деньги, вы поняли, у кого она находится. Когда они поступили на ваш счет?
— Когда я вернулся из Кувейта, они уже там лежали. Что мне было делать? Лететь в Кувейт и сказать этому атташе, чтобы он забирал свои деньги и отдал мне мою подругу? А когда он засмеется мне в лицо, пойти жаловаться на него эмиру? Просить нашего министра иностранных дел, чтобы он поговорил с эмиром? Или мне надо было нанять нескольких ребят из русской мафии и устроить налет на комплекс, где жил атташе и где он, вероятно, держал ее? Знаю: настоящий мужчина, который любит свою женщину, будет за нее сражаться. И если придется, то погибнет за нее. Лучше пристойно погибнуть, чем жить трусом. Знаю также, что тех трех миллионов мне хватило бы и на русских, и на оружие, и на вертолет — в общем, на все, что в таком случае требуется. Но это уже из области кино. В моем мире так не делают. Этого я не умею. Ребята из русской мафии просто забрали бы себе мои деньги, оружие бы заржавело, а вертолет оказался бы бракованным.
Я забыл о моторах. Но пилот тоже расслышал фальшивое гудение и, наверное, увидел, как замигала какая-нибудь лампочка, отклонилась стрелка прибора.
Он обратился к пассажирам по внутренней связи и объявил, что через час мы сядем в Рейкьявике. Причин для беспокойства нет, возникла разве что небольшая проблема, с которой мы, скорее всего, спокойно могли бы долететь до Франкфурта, но он решил из предосторожности произвести в Рейкьявике техосмотр.
Пассажиры встревожились, услышав такое объявление. Нет причин для беспокойства? Отчего же тогда он решил садиться, если можно было лететь дальше? Мы не можем дальше лететь? Значит, все-таки существует опасность? Другие делились тем, что знали о Рейкьявике и Исландии, о белых ночах летом и полярной ночи зимой, о гейзерах и овцах, об исландских пони и исландском мхе. По всему салону поднимались откинутые спинки кресел, выдвигались столики и открывались крышки ноутбуков. Раздавались голоса, зовущие стюардесс. Сонные пассажиры проснулись, зашевелились, загомонили, пока один вдруг не заметил, что из двигателя вырывается черный дым. Эта новость полетела по салону из уст в уста, и каждый, передав ее соседу, умолкал. Вскоре в салоне стало тихо.
Мой сосед прошептал:
— Возможно, во время грозы в двигатель ударила молния. Говорят, что такое часто бывает.
— Да, — отозвался я так же шепотом.
Мне показалось, что я различаю в шуме двигателя скрежет, как будто в нем между поршнями, штоками и колесиками застрял какой-то посторонний предмет, который он безуспешно пытается перемолоть в порошок. Словно двигатель болен, устал и уже выбился из сил. Мне было страшно, и в то же время болезненный скрип раненой машины, словно стоны раненого человека, вызывал у меня жалость.