Дельфины были любимыми животными Летти. У нее на туалетном столике стояли четыре стеклянные разноцветные фигурки дельфинов – подарок на пять лет. Я их иногда переставляла по-своему, а Летти злилась, потому что это были ее фигурки. Мы часто ругались, она ведь была всего на четырнадцать месяцев младше меня, и мама говорила, что мы как горошинки в стручке. А сейчас, когда иногда вспоминаю, как мы ругались, мне становится так плохо, потому что, если бы я знала, что с ней случится, я бы старалась никогда с ней не ссориться. Я говорю, что старалась бы, потому что тяжело каждый день быть хорошей и милой. Даже мама меня иногда злит, но я всегда с ней милая, потому что знаю: она до сих пор грустит и, кроме меня, у нее никого не осталось. Я все еще храню те стеклянные фигурки дельфинов. Одна немного похожа на Бролли, я и зову ее Бролли. А самая маленькая фигурка у меня, как будто бы ее малыш, хотя она, конечно, не такая маленькая. Только теперь я храню их в коробке, потому что они очень мне дороги, а еще потому, что, если их вытащить, все возвращается.
Как-то Лара очень бережно их разглядывала и спросила:
– Ты часто думаешь о своей сестре?
Я была под кроватью, выискивала в журнале фотографии, которые хотела ей показать, и поэтому, думаю, она не видела, как я кивнула.
– Вообще-то, я о ней стараюсь не говорить, потому что мама тогда сильно расстраивается, – ответила я, осторожно, чтобы не стукнуться головой, выползая из-под кровати. – Но я по ней скучаю.
Больше я не смогла ей ничего сказать, мне все еще тяжело говорить о сестре.
– А я ненавижу свою сестру, – сказала Лара. – Она злыдня. Я бы хотела быть единственным ребенком.
Я не могла объяснить все Ларе так, чтобы она поняла, но у меня всегда была сестра. Из-за того что Летти умерла, я не стала единственным ребенком, на самом деле от меня осталась только одна половинка.
В четверг мама уже третий раз за неделю попросила меня отнести Майку завтрак.
– А ты сама не можешь? – сказала я. – Я еще косы не заплела.
Я по-настоящему разозлилась, потому что как раз заплетала косички, а если в этом деле потеряешь ритм, косички в середине получатся рыхлыми. Тетя Кей сказала, что ее старые пальцы уже плохо гнутся, а маме всегда было все равно, какая у нее прическа, поэтому мне приходилось заплетать косички самой.
– Нет, – коротко ответила мама и оставила поднос для Майка у моей двери.
Вела она себя очень странно. Я не знала почему, может, потому, что он ей не нравился, но она больше не сидела по вечерам со всеми у дома. А если такое иногда случалось, она его игнорировала, хотя он выходил каждый вечер, как будто ждал ее там. Я сказала Ларе, что мама ведет себя как маленькая, как некоторые девчонки из нашего класса, которые притворяются, будто не видят тебя, даже если ты стоишь прямо перед ними.
В конце концов я спросила маму:
– Ты с ним поссорилась?
Мама, кажется, удивилась:
– Нет, а почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты ведешь себя так, будто сердишься на него.
Мама начала крутить на пальце прядь волос.
– Я не сержусь на него, милая. Просто я считаю, что не нужно сближаться с гостями.
Позже я слышала, как она разговаривала с тетей Кей на кухне. Они думали, что я смотрю телевизор. Преследователи китов сидели возле дома, а мама к ним не пошла, хотя им тогда действительно надо было поговорить о ценах на билеты. Топливо снова подорожало, они всегда волновались из-за цен на топливо.
– Не понимаю, почему ты постоянно из-за всего так себя накручиваешь, – сказала тетя Кей.
– А кто говорит, что я себя накручиваю?
– Это от моей тарелки откололось?
Я услышала, как упала тарелка, и мама пробормотала:
– Извини.
– Лиза, милая, ты не можешь прятаться всю жизнь.
– Почему нет? Разве мы не счастливы? Нам же хорошо?
Тетя Кей на это ничего не ответила.
– Я не могу, понятно? Просто не могу.
– А с Грэгом можешь?
Грэгу Майк не нравится. Когда тетя Кэтлин с ним разговаривала, а Грэг думал, что их никто не слышит, он называл Майка «сукиным сыном».
– Я просто думаю, что для Ханны, с какой стороны ни посмотри, лучше, если я буду избегать эмоциональной зависимости от кого бы то ни было…
Мама сказала это напряженным голосом, четко и ясно, а потом вышла из кухни. А тетя только фыркнула.
Я посмотрела в словаре, что такое эмоциональная зависимость. Там было сказано, что это «романтические или сексуальные отношения, запутанные или сложные». Я показала страничку тете Кей, чтобы понять, что из двух, но она ткнула пальцем в оба определения и сказала, что все вместе.
В школе все говорили о поездке. Мне порой казалось, что ребятам говорить больше не о чем, хотя до поездки было еще несколько месяцев. Даже наша учительница иногда говорила, что, если мы не перестанем болтать и не начнем заниматься, вообще никто никуда не поедет.
Мы сидели на длинной скамейке во дворе, и Кэти Тейлор спросила меня, поеду ли я со всеми, а я ответила, что, может, и нет. Мне не хотелось ничего ей говорить, потому что она из тех, кто вечно все перевирает. И вот прямо перед всеми она спросила меня:
– Почему? Что, денег не хватает?
– Это не из-за денег, – ответила я и начала краснеть, потому что не могла назвать причину.
– Тогда из-за чего? Все из нашего класса поедут.
У Кэти, как всегда, возле ушей были розовые пятна, потому что ее мама слишком туго затягивала ей волосы. Лара считала, что из-за этого она такая вредная.
– Не все, – сказала Лара.
– Все, кроме отсталых.
– Я не поеду, потому что мы собираемся поехать в другое место, – сказала я, не подумав. – Мы поедем в путешествие.
Лара кивнула, как будто знала об этом уже тысячу лет.
– Обратно в Англию?
– Может быть. А может, в Северную территорию.
– Так ты даже не знаешь куда?
– Слушай, ее мама еще не решила, – сказала Лара таким голосом, чтобы стало понятно, что с ней лучше не связываться. – Не суй свой нос не в свои дела, Кэти. Не твое дело, куда они едут.
После этого мы пошли к Ларе, и она взяла меня под руку. Мама, как всегда по вторникам, заехала за мной после чая.
Лара всегда говорит, что это смешно, что я больше люблю бывать у нее, а она у меня.
Мне нравится, что у нее такая веселая и счастливая семья, даже когда они кричат друг на друга. Еще мне нравится, как папа Лары дразнит ее или щекочет ее голые пятки щетиной на подбородке и зовет котенком. Иногда я думаю о нем, когда Ланс называет меня малявкой, но это не одно и то же. Мы с Лансом никогда не обнимаемся, как Лара обнимается со своим папой. Когда папа Лары однажды схватил меня за ступни и пощекотал их подбородком, мне стало неловко, как будто все изображают, что я им нравлюсь, потому что у меня нет своего папы.