— А я знаешь что сделал?
— Что?
— А он попросил у мужиков в доке автоген и срезал! — с гордостью сообщила Аня.
— Вот так и срезал? — покачал головой Свирельников.
— Да, — совершенно серьезно подтвердил друг детства. — Кипеж был жуткий! Комиссия приезжала, старшину разжаловали, а замполиту вкатили выговор за плохую работу с личным составом.
— Старшина-то, когда исключали из партии, оправдывался, что с молодыми всегда так шутят! — разъяснила Аня, помнившая всю эту историю наизусть. — Кто ж знал, что Витька автогеном! Он у меня смышленый! — Она с неловкой еще нежностью погладила мужа по плечу.
— А тебе что сделали? — насмешливо спросил лейтенант Свирельников, слышавший от флотских эту байку раз двадцать. — За порчу военного имущества срок должны были дать!
— А что мне? — заюлил друг детства, чувствуя угрозу разоблачения. — Мне ничего. Я же приказ выполнял… А как там, в Питере? Говорят, всегда в магазине пиво есть?
— А как же без пива! — кивнул выпускник «Можайки», давая понять, что щадит враля только ради его доверчивой супруги.
Потом пили за будущего генерала Михаила Дмитриевича Свирельникова и, соответственно, за будущую генеральшу. За будущего председателя колхоза «Волжская заря» Виктора Николаевича Волнухина и, соответственно, за будущую председательшу. Закусывали солеными рыжиками и говорили, конечно, о грибах.
— Грибного царя-то никто больше не находил? — поинтересовался Свирельников.
— Уж и царя! — усмехнулась Аня.
— Она не местная — не верит, — объяснил Витька и с чувством обнял жену.
— А если бы нашли — что загадали бы? — вдруг спросила Тоня.
— Я бы — дом. Свой… Отдельный! — не задумываясь, ответил Витька.
— Я — чтобы наша сборная выиграла… — сказал Свирельников.
— Я — чтобы любовь не старела вместе с нами! — весело объявила Тоня.
— А я… я… — растерялась Аня. — Чтобы мир во всем мире!
Они расхохотались и выпили за мир во всем мире. Просидели до рассвета. Потом глянули на жестяные ходики и ахнули. Вышли на улицу. В воздухе пахло утренней рекой. Хрипло, словно с похмелья, перекликались петухи. За мутно-синим заречным лесом вспухало рыжее солнце. Над Волгой тянулся слоистый туман. Казалось, текут две Волги — одна тяжелая, полная рыбы и водорослей, а другая — легкая, молочно-бесплотная.
— Знаешь, что это такое? — спросила Тоня, кивая на дымку, поднимающуюся над розовеющей водой.
— Туман.
— Нет, это душа реки. Во время сна душа реки, так же как и человеческая, отделяется от тела и странствует…
— Фантазерка ты!
— Это плохо?
— Это замечательно!
— А ты знаешь, что означает «Ельдугино»?
— Дед говорил, тут елки в лесу бывают выгнутые дугой.
— Елки? Не-ет! Это… Как бы объяснить… «дразнильная» топонимика.
— Не понял…
— Не понял? А откуда берутся Дураково, Криворылово, Задово, тоже не понимаешь?
— Откуда? Из народа…
— В общем, правильно. Карты ведь люди составляют. Ходят, записывают географические названия. Пришли, например, в Селищи, устали, а вдалеке еще одна деревня виднеется — Шатрищи, допустим. Идти туда сил нет. Тогда они у местных и спрашивают: «Как, братцы, называется вон тот населенный пункт?» А у селищинских с шатрищинскими, возможно, давняя вражда. Из-за девок, скажем. Местные на голубом глазу и отвечают топографам: «Елдугино, родимые!» Понял, от какого слова?
— Елда? — изумился Свирельников.
— Фу! Мог бы вслух не произносить! А еще офицер!
— Прости, огрубел в казарме!
— Прощаю! Ну, они на карте так и записывают: «Елдугино». А что написано пером… Сам знаешь. Селищинские радуются, что соседей уели, а те, оказавшись вдруг обитателями деревни с неприличным названием, переименовывают ее срочно в «Ельдугино», чтобы не так стыдно было. Вот такие кривые ели!
— Ты это только сейчас придумала?
— Может, и сейчас…
— Или правда?!
— Может, и правда!
— Значит, Елдугино?
— Значит…
— Значит, от слова…
— От слова, от слова…
— А ты не боишься, — многообещающе насупился Свирельников, — такого названия?
— Он пугает, а мне не страшно! — засмеялась Тоня.
Поспать несчастной учительнице они так и не дали…
Но в Ельдугино в тот, окончательный, год поехать не получилось, хотя Свирельников купил даже новую корзину для грибов. Туристическая фирма «Эдем Плюс», в офисе которой «Сантехуют» менял трубы и устанавливал новый итальянский фаянс, расплатилась горящими путевками на Сицилию. Отказаться сил не хватило. Две недели они с Тоней объедались и обпивались «олинклюзинговой» халявой, уступая в чревоугодии разве что немцам: те жрали и пили так, словно завтра их должны были расстрелять. Германцы специально купили в супермаркете пластмассовые пятилитровые канистры и коробочки, чтобы в обед и в ужин заправлять их дармовым вином и набивать жратвой, а потом, собравшись на большой лоджии, резались в карты, до глубокой ночи оглашая окрестности пьяными гортанными воплями.
«М-да, — лениво думал Михаил Дмитриевич, — если они так ведут себя на отдыхе в союзной Италии, можно вообразить, что их деды вытворяли в снегах Смоленщины и почему русский народ валом валил в партизаны».
А времени для размышлений у него было достаточно. Целыми днями он лежал на пляже, пялился на загорающих без лифчиков девиц и напевал себе под нос:
Topless, topless
Топ-топ — и в лес!
— Что ты там бормочешь? — морщась, спросила Тоня: у нее от острой итальянской кухни и дешевого столового вина обострился колит.
— Да так… Ерунда.
Но нет, это была не ерунда! Бацилла «сначальной» жизни опасно размножилась в его душе и уже доедала иммунитет спасительной мужской лени, которую иногда еще именуют постоянством и которая сберегает сильный пол от того, чтобы заводить семью с каждым освоенным женским телом. Обычно, кстати, на отдыхе, в покое, восстанавливалось и плотское единство Свирельниковых, подорванное будничной нервической суетой. Ведь, в сущности, объятья пожизненных супругов есть не что иное, как попытки досодрогаться до прежних, первых, ярких ощущений любви. Конечно, вернуться в то сумасшедшее начало невозможно, но поймать в брачной постельной рутине его пьянительные отголоски иногда получается именно на отдыхе, когда можно прислушиваться к себе и безмятежно, целыми днями караулить забытую негу, словно суслика возле норы…
Но там, на Сицилии, не получилось даже этого. Свирельников, почти еженощно исполняя курортный супружеский долг, чувствовал во всем теле, саднящем от пляжного перегрева, какую-то тупую дембельскую скуку…