— Вакуума? И так один ва-аку-у-ум… — Она зарыдала в голос. — Зачем мне вакуум? Я ребенка хочу!
— Ты сама еще ребенок.
— Ага, как трахать меня — так не ребенок!
— Я тебя не трахаю, а люблю.
— Любят по-другому. А ты трахаешь, трахаешь, трахаешь…
— Ну, не плачь! — просил он, целуя соленые щеки. — Я больше не буду. Хочешь, пойдем куда-нибудь? В ресторан…
— Хочу. Когда? — деловито спросила девушка, вытирая слезы.
— Когда хочешь. Завтра.
— Завтра? Не обманешь? Ты всегда обещаешь, а потом у тебя то переговоры, то еще какая-нибудь чухня!
— Не обману! — Он погладил ее по голове, как гладил когда-то Аленку. — Что ты еще хочешь?
— Две вещи.
— Какие?
— Я куртку видела в «САШе»… Хочу!
— Нет вопросов.
— Дорога-ая!
— Нет вопросов. Еще? Вторая вещь?
— Это не вещь.
— А что это?
— Это ты.
— Я?
— Да — ты! Еще я хочу тебя. Прямо сейчас.
— Ты что, мазохистка?
— Не знаю, наверное… — улыбнулась Светка сквозь слезы и села к нему на колени.
В этот момент зазвонил «золотой» мобильник.
— Привет! Узнал?
— Конечно! — ответил Свирельников: голос Жолтикова, противоестественно ласковый, спутать было невозможно.
— Он подписал. Ты готов соответствовать вызову времени?
— Да. Когда?
— Возможно, сегодня. Команды еще не было, но может поступить в любой момент. Помнишь, сколько в справке должно быть страниц?
— В какой справке?
— В той самой. И мне пару страничек прихвати. За хлопоты.
— А-а, понял! — Свирельников догадался, что конспиративный Жолтиков подразумевает деньги для начальника Департамента и пару тысяч для себя — за посредничество.
— Будь на связи! Как только — так сразу. Пока!
— Пока!
Обрадованный директор «Сантехуюта» отечески поцеловал Светку, ссадил с коленей и начал быстро одеваться.
— А как же я? — захныкала она.
— А ты готовься к вакууму!
Михаил Дмитриевич, чрезвычайно довольный звонком Жолтикова, по-школярски помахивая кейсом, весело спустился вниз. Джипа у подъезда не оказалось, хотя, по расчетам, Леша должен был бы уже вернуться. Директор «Сантехуюта» вместе с досадой вдруг ощутил в теле запоздалую готовность к любоделию, такую настоятельную, что даже решил ненадолго воротиться к Светке. Обдумывая солидный предлог для повторного появления (ведь нельзя же просто сказать девчонке, что накатило!), он в рассуждении огляделся и сразу охладел: на противоположной стороне большого внутреннего двора стояла серая машина. Но те самые «Жигули» или другие, разглядеть с такого расстояния невозможно. А подойти ближе, помня алипановские наставления, Свирельников не отважился.
«Хоть бинокль с собой вози!»
В этот момент подъехал джип.
— Пробки! — виновато сообщил Леша.
— Забрал болтики?
— Забрал. — Водитель кивнул назад, в сторону багажника. — Два ящика. Еле дотащил со склада.
— Ничего. Дело богоугодное. А ты, кстати, в Бога-то веришь?
— Наверное…
— Как это — наверное?
— Ну, как сказать. Верю, что кто-то за нами смотрит и управляет. Не может ведь, чтобы все само собой делалось. Без ГАИ — такой бардак начнется!
— А сейчас, значит, не бардак?
— Бардак, конечно, но жить можно.
— Ладно, поехали!
— Куда?
Посмотрев на часы, Свирельников прикинул, что успевает заскочить к матери и разобраться с запившим Федькой.
— В Мневники! — приказал он. — Быстро!
«Минка» хоть и была забита машинами, но, к счастью, двигалась, а не стояла, как обычно. Вообще удивительно: ну какие, к черту, реформы и технотронные прорывы, если правительственную трассу разгрузить не могут! Носятся с «мигалками» по встречной — только людей бесят. И так всегда: пока к власти рвутся — все им плохо, все надо поменять и перестроить. А потом, как дорвутся до «мигалок» и на встречную полосу выскочат, оказывается, все в Отечестве нормально, ничего особенно менять не нужно. И так всегда…
Внимательно оглянувшись, Михаил Дмитриевич «хвоста» не обнаружил.
«Прямо как Штирлиц, едрена вошь!»
Зазвонил «золотой» мобильник, и на дисплейчике высветился номер Алипанова.
— Аллеу!
— Ну что?
— А у тебя как дела?
— Сначала показалось: снова появился, а сейчас вроде никого…
— Еще появится! — успокоил опер. — Значит, докладываю: «Сексофон» я пробил. Там, оказывается, мой бывший подчиненный крышует. Ни к тебе, ни к твоему Шутилкину никаких претензий. И вообще они такими вещами не занимаются. Врет, конечно…
— А кто же тогда за мной следил?
— А вот это вопрос действительно интересный! Мне надо подумать. Ты тоже подумай!
— О чем?
— О разном. Кому ты должен? Кто тебе должен? Могут быть и личные мотивы. Рога ты никому в особо крупных размерах не наставлял? За это тоже могут…
— Нет! Сказал же! А может, все-таки Фетюгин?
— Зачем?
— Ну, сначала не хотел отдавать. Нанял. Потом, когда ты его прижал, испугался, а заказ снять забыл.
— Забыл? Вряд ли. Скорее, людям отбой дали, а они могли сами, на свой интерес продолжить… Человек ты не бедный. Есть что взять. Версия, конечно, дохленькая, но проверить надо. Если что — сразу звони!
Нажав «отбой», Свирельников еще раз рассмотрел машины, двигавшиеся поблизости. Ничего подозрительного. С высокой эстакады Третьего кольца открылся вид на Москву, смутный и расплывчатый от смога, похожий на дорогую иллюстрацию, прикрытую для сохранности папиросной бумагой. Далеко впереди, справа от Университета, можно было рассмотреть высокий уступчатый силуэт нового «Фили-паласа», за который так долго и жестоко воевал директор «Сантехуюта». И отвоевал!
Михаил Дмитриевич победно вздохнул и набрал номер Зинаиды Степановны, но никто не снял трубку: когда брат входил в штопор, мать отключала телефон, чтобы не звонили собутыльники, на расстоянии чувствовавшие дружественный запой и желавшие приобщиться.
— Останови где-нибудь, торт купим! — приказал он водителю.
…Федька смолоду был гордостью семьи, школу закончил с серебряной медалью, учителя говорили, у мальчика замечательные способности, особенно к иностранным языкам. В семье его уважали. Когда младший сын делал уроки (они тогда еще жили в коммуналке), отец, чтобы не мешать, отгораживал телевизор листом фанеры, выключал звук и прикладывал к уху специальный наушник, сконструированный из старой черной телефонной трубки. Если на экране забивали гол, отец только багровел, разевал в беззвучном восторге (или негодовании) рот и колотил себя кулаками по коленкам. Старшему брату было обидно: ему-то в школьные годы такого уважения не выказывали.