Однако возле производительницы, готовой к опоросу, дежурили неусыпная Стеша и Клаус, не забывавший даже в такой ответственной ситуации назойливо охмурять занятую девушку. Увидав Шулыгина с черным парабеллумом, немец, конечно, струсил и с визгом зарылся в солому. Догадливому советскому зрителю было понятно: иностранные специалисты, конечно, нам не враги, но своя шкура им дороже, поэтому надо обучать и воспитывать собственные кадры. Однако Стеша не растерялась, выхватила из навоза вилы и пошла против супостата. Услышав крики неравной борьбы, на помощь любимой пришел Николка, как обычно скитавшийся с песней у околицы. Вдвоем они обезоружили и связали вредителя, сдав его на руки подоспевшим чекистам, которые уже разоблачили мнимого интуриста и ехали брать, да вот беда: сломался автомобиль — американский «Форд». «Был бы ЗИС, — белозубо улыбнулся оперативник, — не опоздали бы!»
Когда связанного Шулыгина вели к машине, раздался радостный поросячий визг — Норма принесла первенца. Услышав этот пронзительный гимн могучим силам природы и новой жизни, бывший барин сник, понимая: его время кончилось безвозвратно… А вот и последние кадры кинофильма: увитая цветами и лентами колхозная тройка сытых коней, сопровождаемая стайкой подросших поросят, подкатывает к сельсовету. Из брички для совершения таинства записи акта гражданского состояния выходят старшие зоотехники Николай Бобров и Евстигнея Колоскова, оба с орденами на добротных лацканах. А Федот Запечкин, поступивший в консерваторию, хорошо поставленным баритональным басом жарит под гармошку:
Пою тебя, бог Гименей,
Ты, что соединяешь невесту с женихом…
Над крышей бывшего дворянского гнезда развевается новенький алый стяг с серпом и молотом…
«Норма жизни» получила Сталинскую премию 1-й степени. Вождь смотрел фильм в Особом кинозале раз десять, смеялся и хлопал в ладоши в восторге от художественной полезности картины. Режиссер Колтунович, оператор Ветров, сценарист Тачанкин, поэт Хаит, а также исполнители главных ролей получили по ордену Трудового Красного Знамени. Актеров, игравших отрицательных персонажей — Шулыгина и Клауса, тоже, конечно отметили, но скромнее — «Веселыми ребятами», так в народе называли орден «Знак Почета». И только Вера Ласунская за Стешу Колоскову удостоилась высшей награды страны — ордена Ленина. Бдительная молва отметила, как на кремлевском приеме в честь очередной годовщины Октября Сталин, обходя гостей с бокалом киндзмараули, задержался возле Ласунской, долго с ней беседовал и улыбался. Сплетничали, будто вождь приглашал ее к себе на ближнюю дачу — поужинать. Поехала она туда или нет — тайна.
Обо всем этом Кокотов узнал недавно из телепередачи «Черно-белое кино», которую вел режиссер Смурнов, внук сценариста Тачанкина и лютый антисоветчик. Однажды, говорят, Смурнов обедал в Доме литераторов с критиком Билингвским, и они заспорили о Советской власти: мол, имелись у той хоть какие-нибудь достоинства или совсем никаких. Критик залепетал что-то про всеобщее образование и бесплатную медицину, но даже не успел закончить свою мысль, так как, впав в бешенство, режиссер ударил его вилкой в живот, за что был на месяц исключен из Союза кинематографистов. Впрочем, саркастически излагая историю создания «Нормы жизни» и уличая всю творческую группу в подлом и корыстном пресмыкательстве перед кровавым режимом, Смурнов странным образом не тронул дедушку. Напротив, из сказанного становилось ясно: именно Э. Х. Тачанкин оказался единственным честным и талантливым человеком в этой жадной своре бездарных приспособленцев. Более того, первоначальный, к сожалению, утраченный вариант сценария, зверски перелицованный Сталиным и НКВД, был задуман автором как беспощадная сатира на кошмарную советскую действительность…
После вступительных слов Смурнова показали и сам фильм. Копию нашли древнюю, поцарапанную, поэтому казалось, в кадре все время идет дождь, даже если действие разворачивается в помещении. Голоса актеров звучали глухо, невыразительно, словно доносились из-за ватной стены. Сюжет, конечно, был наивен до идиотизма, игра актеров простодушна до глупости, от кондовых реприз, шуток и самодельных частушек возникало чувство неловкости. А уж политический профит торчал отовсюду, как пружины из старого матраца. Но когда над бывшим барским домом затрепетал новенький алый флаг, писодей ощутил сердцем странную, давно забытую бодрость. В старой ленте таилась какая-то веселая сила, помогающая жить и верить.
…Следом показали новый фильм режиссера Лемурова «У шестого кола» — про то, как штрафники в окопах Сталинграда насилуют комбата черенком саперной лопатки…
— О чем задумались, коллега? — участливо спросил Жарынин.
— Я? Так… Об искусстве… — очнулся Кокотов.
— Это хорошо. Сен-Жон Перс советовал чаще думать об искусстве, но только не во время приема пищи и любовных свиданий. — Он подмигнул бухгалтершам.
— Телефон отдайте! — попросил писодей.
— А в «Ротики эротики» звонить не будете?
— Мне без надобности! — покраснел автор «Кентавра желаний», заметив, как смешливо переглянулись бухгалтерши.
— Я подумаю, — пообещал игровод, осторожно накрывая марципановую Стешу крышкой.
— Мне надо позвонить!
— Ладно, берите… — Он протянул телефон. — И вот что, мой друг, шагайте к себе в номер и запишите-ка все, что мы с вами придумали. Утром проверю!
Бухгалтерши обидно переглянулись.
— Не знаю даже… Я попробую… — пробормотал задетый писодей.
— Что значит попробую? Вы завтра в увольнение собираетесь, рыцарь? Учтите, труд делает свободным! Ладно, шагайте — вы нам мешаете!
Едва закрыв за собой дверь, Андрей Львович услышал взрыв группового хохота. Потешались, разумеется, над ним, Кокотовым. Сквозь басистые жарынинские раскаты прорывался визгливый женский смех, постепенно переходящий в хаханьки — так скучливые дамы отвечают обычно на грубые, но долгожданные приставания.
— Извращенцы! — выругался обиженный писатель.
Оскорбленный Андрей Львович решил отомстить бесцеремонному «салтану» — не писать. Ни строчки! Завтра, когда деспот, выдающий себя за режиссера, потребует отчета, писодей, мягко улыбнувшись, ответит: «Знаете, коллега, не было вдохновенья. Да, представьте себе, не было! А вы хоть знаете, что такое вдохновенье? Видимо, не знаете! Вдохновенье, чтоб вы знали, это когда не пишешь, а списываешь, подглядывая в тетрадку невидимого гения, сидящего с тобой за одной партой! А? Как сказано! Это не ваш зануда Сен-Жон Перс… Это — сам Андрей Кокотов, автор бессмертного „Гипсового трубача“!»
Вернувшись к себе, он упал на кровать и затомился счастьем ожидания, вновь и вновь возвращаясь мыслями к двум эсэмэскам Обояровой, читанным-перечитанным еще по пути в номер. Писодей был так увлечен этим занятием, что чуть не сбил с ног в коридоре акына Огогоева, крикнувшего вдогонку: «Ишак! Смотри, куда идешь!» Но Андрей Львович смотрел только на светящийся экранчик телефона.
О, мой рыцарь!