Впрочем, к тому времени, когда писатель Гуськов въезжал в новую квартиру, молчаливо посылая проклятия в адрес того, что впоследствии было названо командно-административной системой, у меня уже не было необходимости прикидываться то британцем, то инспектором пожарной охраны, то ревнителем рабочего романа – к тому времени у меня уже имелся свой собственный писательский билет. Я получил его благодаря Анке, точнее, благодаря ее отцу – Николаю Николаевичу Горынину, автору знаменитого, вошедшего во все учебники, антологии и переведенного на все сущие языки романа «Прогрессивка» («Progressivka»). До прихода в литературу Николай Николаевич работал начальником цеха на мебельной фабрике.
Я уже точно не помню сюжета, но кажется, там шла речь о том, как рабочие, возмущенные тем, что руководство не желает модернизировать производство, но составляет липовые отчеты о несуществующем росте производительности труда, сначала отказываются от очередной прогрессивки, а потом, поорав, деньги берут, складываются и покупают на них новый станок с цифровым управлением. С таким же успехом они могли купить и баллистическую ракету. Но на эту невероятную в условиях системы жесткого распределения ресурсов развязку никто не обратил внимания, ибо у социалистической организации производства свои законы, а у искусства социалистического реализма – свои. Но, возможно, отец Анки проявил тут свойственную иным редкостным художникам способность заглядывать в будущее: ведь теперь, сбросившись, можно купить и станок с цифровым управлением, и баллистическую ракету, и даже завод, производящий эти самые ракеты…
По роману «Прогрессивка» было снято два фильма, поставлена куча спектаклей, опера, оперетта, балет и мюзикл. Горынин постоянно ездил за границу – туда, где выходил очередной перевод романа, осуществленный каким-нибудь прогрессивным издательством, симпатизировавшим, разумеется, не задаром Стране Советов. Он получил с полдюжины премий «За оригинальность темы» в основном в тех странах, где проблема производительности труда совсем ушла из поля зрения художников слова, сосредоточившихся в своем большинстве на сексуальных аномалиях криминального характера.
Больше Николай Николаевич ничего не написал, если не считать передовых статей и докладов: он был третьим лицом в Союзе писателей, и у него просто не оставалось времени, так как руководство литературным процессом – дело трудоемкое и чрезвычайно нервное. Думаю, руководить табуном мустангов, мчащихся по прерии, намного легче. Он ездил на черной персональной «Волге» и был на «ты» с ответработниками ЦК партии, включая видного идеолога Журавленке. Сосредоточенный на руководстве литературным процессом, о наших с Анкой отношениях Горынин не имел никакого представления. И вот однажды, засидевшись допоздна в ресторане, мы поехали к ней. Она сказала, что родители на даче, а в отцовском домашнем баре полно выпивки. Они жили в большом, затейливо выстроенном доме с консьержем, похожим на переодетого оперативника, и удивительным лифтом: на стенках не было ни единой, даже самой простенькой неприличной надписи. До посещения Анки я привык делить квартиры на две категории: обычные, размер и конфигурацию которых понимаешь, стоя еще на пороге. И прочие, встречавшиеся гораздо реже, размеры и конфигурация которых для стоящего на пороге человека остаются некоторое время загадкой. Но планировка и размеры квартиры, куда привезла меня Анка, остались для меня тайной даже после того, как я проплутал по ней добрых полчаса.
Анка обожала вести долгие разговоры о смысле взаимоотношений двух полов, сидя со мной в горячей ванне, – а она у них оказалась в два раза больше, чем в моей квартире, да еще стены были выложены керамической плиткой с фривольными картинками. Там нас и застал Николай Николаевич, случайно заехавший домой. Когда он открыл дверь ванной комнаты – мы ныряли…
– Моешься, дочка? – спросил он, не замечая меня, словно я был большой губкой, сделанной в форме голого мужчины.
– Уже выхожу, папа! – невинно ответила она, нехотя вылезла, накинула халатик и отправилась вслед за отцом.
Лежа в теплой, пахнущей хвоей воде, я слышал весь их разговор, так как дверь была прикрыта неплотно.
– Я же просил – домой не таскать! – устало возмущался отец. – В доме столько дорогих вещей!
– Извини, папочка. Мы заехали выпить…
– Ты же обещала не пить!
– Прости, папочка, мы чуть-чуть…
– Коллекционное бордо не трогали?
– За кого ты нас принимаешь?
– Знаю за кого… Шабли шестьдесят восьмого кто в прошлый раз выдул!
– Ты же знаешь, мы по ошибке…
– По ошибке… Что хоть за парень?
– Знакомый…
– Ну, хоть знакомый в этот раз – уже легче… Просто так или серьезно?
– Вроде серьезно…
– Тогда знакомь!
Мне пришлось тоже вылезти, обернуться большим полотенцем и представиться.
– Где-то я тебя, парень, видел, – задумался Горынин.
В своих свежеотпущенных бакенбардах и массивных импортных очках он напоминал ученого енота.
– В ЦДЛ. Я поэт.
– Ну да, у нас теперь любой, кто хоть раз до блевотины в ЦДЛ нажрался, поэт. В наше время не так было…
– Папочка, в ваше время нужно было нажраться два раза, – заметила Анка.
– Я, между прочим, первый раз по-настоящему напился, когда мою «Прогрессивку» в Отчетном докладе съезду партии похвалили! – гордо сообщил Горынин.
– С горя? – спросила Анка.
– А-а-а! – махнул рукой отец. – Все бы вам насмешничать! Донасмешничаетесь когда-нибудь, плакать захочется… Печатался хоть где-нибудь, поэт? – Он пренебрежительно глянул в мою сторону.
– У него даже книга вышла! – важно сообщила Анка.
– Книга? – Николай Николаевич был искренне удивлен, потому что ни разу не водил в мою квартиру девочек. – Книга… Ишь, пулеметчик какой! Тогда давай к нам – в Союз писателей!
– У меня заявление не приняли.
– Почему?
– Сказали, одной книги маловато.
– Что значит маловато – у меня тоже одна книга. И у Грибоедова – одна! И у Гомера одна… Нет, у Гомера – две… Ишь, буквоеды, – одна книга… Не переживай – проконтролируем. Ладно, я поехал… Плещитесь! Мы тоже с женой поплескались, поплескались, а потом и зарегистрировались.
Через две недели я получил новенький, пахнущий краской писательский билет и побежал хвастаться к Анке.
– Поздравляю! – сказала она. – Но я больше люблю безбилетников…
Вскоре она вышвырнула меня из своей жизни, как надоевшего щенка.
Итак, мы вошли в Дом литераторов. Я провел Витька, небрежно взмахнув перед носом бдительной администраторши своим новеньким писательским билетом, для сохранности обернутым тонким целлофаном.
– Этот со мной!
– Издалека, наверное? – спросила старушка, уважительно оглядывая странно одетого парня.