– Когда встречались? Где?
Грузин наморщил лоб, словно силился что-то припомнить.
– В Казани. Я был дружен с семьей Калюжных.
Резо вздрогнул, как от неожиданного удара. Он отлепился от стены и подался всем корпусом вперед. Настороженно всмотрелся в глаза Гроссовского. Фотографию Екатерины, с которой жиган никогда не расставался, отобрали у него при задержании вместе со всеми остальными личными вещами, но Резо и без нее прекрасно помнил светлый образ девушки, любовь к которой он пронес в своем сердце через годы.
– Ты знал Катю?
Вопрос сорвался с уст против воли. Резо и сам не мог понять, зачем он спросил об этом. Что это меняло?
– Знал. И ее, и ее родителей... Я, кстати, догадывался о том, что убийство Леонида – твоих рук дело. Хотя сейчас это уже совсем неважно...
Резо не дослушал туманных рассуждений соседа по карцеру. Сейчас его волновало совсем другое.
– Катя в Москве? Где она? Что с ней?
Гроссовский судорожно сглотнул.
– Катя... умерла.
– Умерла, – эхом откликнулся жиган.
Свет в глазах потух, не успев толком разгореться. Резо снова привалился к стене. Плечи его поникли. Взгляд сфокусировался на одной точке и замер. Резо больше ничего не спрашивал. Его не интересовало, как и когда умерла Катя. Не важно, при каких обстоятельствах это произошло. Важен был сам факт. ЕЕ больше не было. Жиган почувствовал, как в эту самую секунду умерла и какая-то частичка его души.
Но Гроссовский еще не сказал главного.
– Я не мог позволить тебе погибнуть, Резо. Там в камере. Потому и бросился на Зиновия. У нас не было возможности поговорить, но я считаю, ты должен знать... Мне кажется это важным. Катя умерла при родах. Она родила тебе сына. Я воспитывал мальчика до пяти...
Еще не до конца понимая смысл произнесенных слов, Резо поднял голову. Гроссовский продолжал говорить, но жиган уже не слышал его. Туман, застилавший глаза, начинал понемногу рассеиваться.
– Что? Что ты сказал, Гросс?
Михаил Петрович осекся.
– Сын?
– Ну да, сын. Андрей. Катя хотела, чтобы его назвали именно так. Насчет фамилии она ничего не говорила, и мы с Ириной Александровной дали ему фамилию матери. Андрей Калюжный. Мне почти сразу пришлось забрать его к себе, потому что...
Резо медленно поднялся во весь рост. По его смуглому, покрытому ссадинами лицу пробежала целая гамма эмоций. Отчаяние, сомнения, боль... И, наконец, радость. Теперь жиган выглядел так, словно и не было вокруг глухих стен тюремного каземата.
– У меня есть сын, – Резо уже не столько разговаривал с сокамерником, сколько с самим собой. – Андрей. И это все Катенька... Милая моя Катенька...
Гроссовский молча наблюдал за жиганом, не рискуя нарушить его внутреннюю идиллию. В этот момент Резо был совсем не похож на того убийцу и отчаянного парня, каким видел его Михаил Петрович всего час назад в общей камере.
Некоторое время в карцере царила полная тишина. Наконец Резо словно очнулся, лицо его посуровело, и он строго взглянул на Гроссовского.
– А где он сейчас? Ты говоришь, что воспитывал его до пяти лет. Сколько ты уже сидишь, Гросс?
– Три года.
– Значит, ему теперь восемь.
– Чуть больше...
– И где же он?
Гроссовский ждал этого вопроса. Ждал и был готов к нему. Минувшей ночью, которую политический заключенный провел практически без сна, он успел многое обдумать. И в том числе то, как он должен ответить Зурабишвили на этот вопрос.
– Его забрали чекисты.
Ноздри Резо свирепо раздулись.
– Позже я наводил справки у Тимошина, – продолжил тем временем Гроссовский. – Он выяснил для меня судьбу мальчика. Андрея усыновили.
– Кто?
Резо шагнул вперед и теперь сверху вниз смотрел на Михаила Петровича. Гроссовский поднял на него полный печали взгляд. Ему хотелось верить, что он успешно справляется со своей ролью.
– Камаев. Виктор Назарович. Он тоже работает в ЧК...
Но Резо уже не слушал его. Он и так прекрасно понял, о ком идет речь. Из груди вырвался вздох, полный отчаяния и безысходности. Он прошелся до двери карцера, вернулся обратно и тяжело опустился на нары.
– Камаев, – буркнул себе под нос жиган.
Гроссовский решил закрепить успех.
– Я посчитал, что ты должен знать, Резо. Я сделал для Андрея все, что мог. Пока был там, на воле... Но теперь я здесь. Что я могу сделать? Но ты... Ты – его родной отец, Резо. Это много значит. Особенно для него... Я думаю, тебе стоит поговорить с Тимошиным.
Резо медлил с ответом. Ему требовалось время на то, чтобы многое обдумать, и Гроссовский прекрасно понимал состояние жигана. Лично он сделал все, что от него требовалось. Остальное зависело от самого Резо. Какое решение он примет? Что окажется сильнее? Неписанный жиганский кодекс или зов крови? Михаилу Петровичу оставалось надеяться, что последнее.
– Может, и поговорю, – едва слышно произнес Резо.
С этими словами он растянулся на жестких нарах, отвернулся к стене и подложил обе ладони под голову. Теперь Гроссовский мог видеть только спину сокамерника.
* * *
Москва. Улица Соболевская
Занавеска на крайнем левом окне слегка колыхнулась, и это заставило Графина остановиться. Он уже миновал калитку, но до крыльца еще было не менее двух-трех метров. Леший оглянулся.
– В чем дело, Графин?
– Все в порядке, – старый уркаган заставил себя натянуто улыбнуться. – Вы идите, а я курну пока на свежем воздухе. А Глашке передай, пусть уже в постели меня дожидается.
Храп по прозвищу Колотый, неотлучно находящийся при Графине в течение последних недель, выразительно хмыкнул и первым поднялся на крыльцо. За ним Леший. Шествие замкнул востроносый храп Тимоха.
Сам же старый уркаган слегка отступил в темноту и запалил кончик папиросы. Если его подозрения напрасны, то он спокойно войдет в дом через пару-тройку минут. А если нет... Графин оглянулся в поисках возможных путей к отступлению.
– Эй, Глашка!
Колотый толкнул дверь плечом и вошел в помещение. Гостей уже ждали. Первое, что бросилось в глаза храпу, был сидящий на диване Рекрут. Колотый хорошо знал казанца в лицо, и вероятность ошибки попросту исключалась. Храп дернулся было, но оказать какого-либо сопротивления не успел. Тяжелая металлическая рукоятка «нагана» с силой обрушилась ему на темечко. Колотый рухнул на пол лицом вниз. Идущий вслед за ним Леший стремительно выхватил револьвер. Без лишних раздумий он всадил три пули к ряду в дверной косяк, и характерный стон притаившегося в засаде неприятеля известил уркагана о том, что как минимум одна из этих пуль достигла желаемой цели.