Вот какой диагноз мне поставили: недоедание, малокровие, обезвоживание организма, легкий ушиб головы, переохлаждение. Меня поместили в специальную палату и лечили целый месяц, хотя я восстановилась очень быстро и потом мучилась там от скуки. Каждый день, как бы стараясь перещеголять друг друга, в больницу, поинтересоваться моими физическими и психическими кондициями, приходили розовощекая девушка из полиции и мать. Что касается психиатра госпожи Сасаки, с которой я познакомилась в полицейском участке, она дала мне время прийти в себя, и в тот день появилась в моей палате, когда уже стало смеркаться.
– Ну здравствуй! Вижу, ты уже совсем молодец.
В первый раз Сасаки показалась мне простоватой особой средних лет; в светлой палате возраст можно было определить точнее – лет тридцать пять. На ней был зеленый свитер с красной аппликацией. Это цветовое сочетание мне что-то напоминало.
– Завтра же Рождество.
Надо же! В комнате Кэндзи я забыла про времена года. Просто не думала об этом. За год, что я у него просидела, прошли Рождество, Новый год, Праздник девочек [14] . Дни проходили, похожие один на другой; весь год одинаковый, никаких праздников. День, ночь… Менялась только температура воздуха.
– Кэйко-тян – молодец, поправляешься. Это тебе.
Сасаки протянула плюшевого медвежонка. Мне, старушке с телом ребенка. Я сказала «спасибо», хотя подарок не принес радости, и положила медвежонка на столик. Не подавая вида, что ей что-то не нравится, Сасаки поставила стул к моей кровати. Не близко, не далеко. Установила дистанцию, проявила деликатность, но мне от этого, наоборот, стало неприятно. Закрыв комиксы – я рассматривала их перед приходом психиатра, я коснулась рукава розовой пижамы, в которую нарядила меня мать.
– Хорошо поспала?
Я кивнула, а Сасаки терпеливо улыбнулась, давая понять, что ждет каких-то слов. Я твердо решила ничего ей не говорить. Сасаки хочет вытянуть из меня что-нибудь, залезть в душу. Как человек собирается меня исцелить, если не пережил того же, что и я. Молчание длилось минут десять. Наконец Сасаки поднялась со стула и тихо сказала:
– Я еще приду тебя навестить.
В следующий раз она появилась на Новый год. Я сидела и ждала мать. Она обещала принести из дома моти [15] – в больничной столовой их не было. И тут вошла Сасаки.
– Как здесь тепло! А на улице снегопад. Сильный. – Она показала на снег, нападавший на плечи.
– Знаю.
Я выглянула в окно, но быстро отвела взгляд. После долгого перерыва было больно смотреть на снег. Как на яркое солнце в тот день, когда меня освободили.
– Вот. Хочу тебе подарить. Увидела вчера в писчебумажном магазине.
Это был ежедневник с котенком на обложке. Я тут же вспомнила о нашем с Кэндзи дневнике. «А вдруг Сасаки знает, что я его спрятала?» – в смятении подумала я. В ее глазах мелькнуло любопытство и через секунду пропало. Как у охотника, увидевшего дичь. С того дня я наглухо закрылась перед Сасаки, не говорила ни слова во время ее визитов.
А с искренней и общительной девушкой из полиции я, наоборот, подружилась. Ее звали Каё Саванобори. У нее было заветное желание – работать в полиции. Она окончила местный частный колледж, лучше всех сдала экзамены на службу в полиции и очень этим гордилась. В полицию ее тянуло не просто так – в семье все полицейские: и отец, и дядя, и старшие братья. Очень симпатичная девушка, лицо портили только красные щеки. Но с фигурой беда – невысокая, коренастая, ноги кривые. Она напоминала мне крабеныша с симпатичной мордочкой. Однако Каё не стеснялась своего малого роста и, привыкнув ко мне, часто демонстрировала у моей кровати разные позы, как заправский борец. Как говорила Каё, если бы ее не взяли в полицию, она пошла бы в женскую борьбу.
Префектуральное управление полиции не знало, что делать с этим особым случаем – ребенка так долго держали в заточении, – и после мучительных раздумий решило приставить ко мне Каё. Полиция города М. вела поиски в К., действовала по шаблону, а полиция К. вообще делала вид, что это ее не касается. За такой подход к работе досталось и тем, и другим, и за дело взялось полицейское управление префектуры. Поэтому со мной так заботливо обращались. Фактически это означало, что всерьез заниматься моим делом, вести настоящее расследование никто не собирается. Следователи, конечно, меня выслушали, но в присутствии родителей. Поэтому я мало что рассказала, да они и сами серьезных вопросов не задавали, с самого начала решив для себя, что от ребенка все равно ничего не добьешься. Единственное – спросили о Миттян.
– Кэйко-тян! Кэндзи вроде называл тебя Миттян. Не скажешь, почему? И еще: не слышала ли ты такое имя – Митико Ота? Это девочка, учится во втором классе.
Я мотнула головой и в свою очередь спросила, что с Кэндзи. Следователи переглянулись:
– Не надо о нем думать, Кэйко-тян. – И все. От них все равно ничего не добьешься, лучше потом порасспросить Каё.
От Каё я узнала странные вещи. Причинившую мне такую боль дырку в шкафу, что стоял в комнате Ятабэ-сан, никто не заметил. Этим и кончилось. Местонахождение самого Ятабэ-сан тоже выяснить не удалось.
Полиция хотела снять с Ятабэ-сан показания, но несмотря на энергичные поиски, его не нашли ни в К., ни в окрестностях. Как сквозь землю провалился. Вдобавок выяснилось, что Ятабэ – это не настоящее имя. Условия в цеху, где работали Кэндзи и Ятабэ, были отвратительные, поэтому его владельцы – муж и жена – нанимали или молодых неустроенных парней вроде Кэндзи, или таких бродяг без прошлого и без имени, как Ятабэ-сан.
– Кто он такой, этот Ятабэ-сан?
Откусив яблоко, Каё задумалась. Яблоки принесли классная руководительница и директор школы, заглянувшие в больницу. «Теперь у нас пятый класс, первая группа. Но ничего. Все будут тебе помогать с уроками», – всхлипывая, проговорила классная. И никто не догадывался, какие уроки уже выпали на мою долю.
– У нас нет его фотографии, но мы знаем, что ему лет сорок пять, приземистый и толстый. Плохо слышит, на левой руке нет мизинца, не исключено, что бывший якудза.
«Когда-нибудь я его найду. Я должна», – думала я. Кэндзи арестовали, посадили куда следует, а Ятабэ-сан сначала подглядывал за нами в свое удовольствие, потом бросил насиженное место и сбежал. Ни за что не прощу! Ребячья непримиримость взывала к мести.
– А зачем тебе Ятабэ-сан? – вдруг услышала я голос Каё.
– Ну… он ведь жил в соседней комнате, – запинаясь, проговорила я. – Почему же не пришел ко мне на помощь? Разве так можно?
– Но он же глухой, не слышал ничего.
Каё относилась к категории людей, не задумывающихся о том, что «могло бы быть еще». Может, именно поэтому мы легко с ней сошлись. Я же, напротив, одновременно думаю о реально происшедшем и о том, что «могло бы еще случиться».