Никем не замеченный, Федя выбрался за дверь и направился прямиком к Верке Ковригиной, с восьми лет (сейчас ей было двенадцать) числившейся его невестой. Он хорошо знал, как и любой в Оглухине: к Верке когда ни приди – она сразу же начинает кормить.

Глава 37 У Ниты Плугатыревой

Мячик ел так долго и старательно, что сестрица, не выдержав, спросила:

– Не лопнешь?

– Что – жалко? – осведомился Мяч с набитым ртом.

– Живота твоего жалко. Лопнет как арбуз. А доктор-то в отпуску еще.

Мячик, отдуваясь, добрал всю жареную картошку с печенкой, что была на тарелке. И только тогда, ожидая, когда немного остынет только что налитый Ниткой в тонкостенный стакан чай (чего это она – как гостю? Пальцами же держать горячо) и кося глаза на варенье – сколько сортов выставила ему сеструха, пожадничала или нет? – задал давно созревший в его головенке вопрос:

– А Скин – уехал? Давно?

– Уехал твой Скин, – ворчливо, как взрослая женщина, сказала Нита. – Только не в ту сторону, в какую ты думаешь. Решил, что Славик по нему больно скучать будет.

– К Славику уехал? – так и ахнул Мячик. Почему-то это произвело на него сильное впечатление. – А Славик-то где сейчас?

– Сейчас – в Омске. А где через час будет – сказать не могу. А что на пару со Скином у них без авантюр не обойдется – вот за это голову на отсечение даю.

Нита своего недовольства не скрывала.

– И главное – деньги-то у него на исходе, я точно знаю! Конечно – он уже понял: Славик любого на свой кошт возьмет. Такой человек.

– А зачем Скин поехал-то?

– Понты кидает, – кратко и не очень вразумительно пояснила Нита.

Тут заявились двое приятелей Мячика, и Нита погнала их всех во двор.

А к ней самой зашла ее соседка – поговорить «за жизнь».

Хотя Ните было пятнадцать, а Варюхе Солнцевой за сорок, она регулярно изливала Нитке душу как ровеснице. И всегда встречала полное понимание. Главная же Варюхина тема была – ее единственный сын. Уже давненько вернулся с чеченской войны, но – не отошел. Никакой психологической реабилитации, которую проходят во всех странах солдатики, отслужившие в горячих точках планеты, он, натурально, не проходил. Да в Оглухине, честно сказать, и не знали толком, что это такое. Потому единственным психологом и психоаналитиком была родная мать, по специальности вовсе не медик, а зоотехник. С поросятами ей было, правду сказать, много легче, чем с сыном, повидавшим то, что в его возрасте видеть бы не след.

– Смотрю – он сидит и котенку шею сдавливает пальцами! Котенок пищит, уже сипит, а он медленно так его давит!..

Я говорю:

– Сережа, ты что – с ума сошел? Ты что делаешь?!

Он вздрогнул – и выпустил. И ничего не говорит, смотрит в стену.

А в другой раз смотрю – сидит, глядит в окно, а по щекам слезы текут.

– Сереженька, что ты плачешь?..

Смотрит – будто не понимает:

– А я не плачу!

Вижу – он и правда не чувствует, что у него слезы текут.

Варюха сама вытерла глаза тылом ладони.

Нита сидела, подперев щеку, как взрослая баба, и у нее тоже текли слезы. Как соседский Сережка, веселый, симпатичный парень, любимец всех сельских девчонок, уходил в армию, она хорошо помнила.

А за окном – во дворе, у залитой солнцем поленницы, – шла своя жизнь. Трое приятелей, от девяти до одиннадцати лет, яростно спорили на социально-этические темы.

– То есть как это? «Подумаешь – своровал»?! Как тебя понимать-то?

– Ну так… Все же воруют!..

– Как – «все»? Твоя мать – ворует?

– Не-ет…

– А бабушка твоя? Она, значит, ходит по нашему селу – смотрит, где что плохо лежит?!

– Ты мою бабушку не трогай! А то ща возьму глаз на анализ! Я про нее ничего такого не говорил.

– Нет, говорил! Ты сказал – «все»! Все – это все! Если мелешь языком – отвечай за свой базар!

* * *

…За две с половиной тысячи километров от этого двора Ваня Бессонов, направлявшийся в гости к деду, стоял у подъезда дома своего отца и тоже – вот совпадение! – говорил с одним из московских приятелей на близкую, мы бы сказали, тему.

В атмосфере, что ли, невидимым одеялом окутавшей земной шар, накопились к тому дню особые, еще не познанные наукой этические ионы?..

– Это низко, – говорил Ваня Бессонов.

– Чего? Кому тут низко?

– Это низкий поступок, – пояснял Ваня. – Так поступать – бесчестно.

– Чего-то я не догоняю, Иван. Ты мне по-русски скажи!..

– А «не догоняю» – это, по-твоему, по-русски? Ну ладно, если непонятно, то скажу проще: так поступать – неблагородно.

– Ну и словечки у тебя!.. Улет. Паришься со своими бумажками, совсем говорить разучился.

Глава 38 Сны в Оглухине

Прошло еще несколько часов. В Москве было еще светло, а над Оглухиным спустилась ночь. Луны видно не было, зато темное небо густо, не по-московски было усыпано крупными, средними и совсем мелкими, но все равно сверкающими звездами, и жалко было, что все в деревне спят или сидят у лампы за уже закрытыми на ночь ставнями, и некому на них смотреть.

Федя Репин метался во сне, и мать, приехавшая поздно ночью, несколько раз подходила к нему поднять свалившееся на пол одеяло. И всю ночь снились Федьке его смуглые ровесники со страшными мотыгами в руках и какие-то маленького роста люди, падающие на землю под их ударами.

А Кутику снился будущий европейский чемпионат по футболу.

Тем, кто забыл, кто такой Кутик, о котором рассказывалось в первой книжке («Тайна гибели Анжелики») нашего правдивого повествования о Жене Осинкиной и ее друзьях, напомним, что это – человек двенадцати лет, который больше всего на свете любил и очень хорошо знал футбол. И в той же первой книжке была изложена его точка зрения – российской сборной для побед на европейском чемпионате нужен не российский тренер. И точка. Напомним: Кутик тогда так считал, когда все знатоки уверяли – нет-нет, без русского мата наших футболистов тренировать не получится!..

Так по Кутиковому и вышло – как всем известно, именно голландец Гус Хиддинк вскоре вывел нашу сборную на европейские поля…

Ну так вот, Кутику снились в эту ночь, естественно, футбольные сны.