– Миша, что с тобой?
Профессор молчал.
– Зачем ты меня расстраиваешь? – всерьез обеспокоенная Золотинка пересела поближе к мужу: – Давай проконсультируемся?
– Не хочу, – устало отказался Михаил Кондратьевич, сославшись на нехватку времени.
– А давно это у тебя?
– Что?
– Ну это… которое мешает…
– Мне кажется, я стал это чувствовать, когда ушел Георгий Константинович.
– Год?! – воскликнула Аурика и замахнулась на профессора: – А почему ты все это время молчал?
– Ну, что ты так волнуешься? – попытался успокоить жену Михаил Кондратьевич. – Это же не всегда. Оно то есть, то его нет. Иногда мешает, а иногда все нормально.
– Нормально?! – подняла брови Алечка, выслушав отцовские жалобы на дискомфорт в пищеводе и какое-то странное жжение там, внутри. – Это не нормально, папа. Тебе нужно обследоваться.
– Зачем? – Аурика Георгиевна с мольбой заглянула в глаза дочери. – Неужели все так плохо?
– Мама, что за ерунда! Вы с отцом, как малые дети! Чего вы оба ждете? Когда он вообще перестанет глотать? Поговори с ним! – потребовала Альбина и тут же наткнулась на материнский гнев.
– Ты разговариваешь со мной, как со слабоумной!
– Ты и ведешь себя, как слабоумная! – впервые за столько лет огрызнулась на мать безропотная Алька и пригрозила, что «умоет руки», если не добьется от нее полного послушания. Теперь дело осталось за малым – уговорить отца.
– Папа, сходи к врачу, – попросила его Наташа, а потом через какое-то время – Ирина, а потом – еще и Валечка. И тогда профессор сорвался:
– Да что это такое! Я что, сам не в состоянии о себе позаботиться?! Мне шестьдесят третий год…
Величина собственного возраста казалась Михаилу Кондратьевичу незначительной: «Можно еще и побороться», – попытался он себя успокоить и в результате решился на обследование.
О том, что победа окажется на стороне болезни, Альбина Михайловна Спицына догадалась сразу же, как только коллега-рентгенолог сообщил ей о том, что пациент Коротич не смог проглотить барий.
– Давай попробуем еще раз, – уговорила отца Алечка и попыталась руководить процессом, контролируя каждый глоток тщательно размешанного в стакане вещества.
– Смотри, – рентгенолог обвел пальцем на снимке несколько расползшихся пятен. – Опухоль проросла в пищевод. Боюсь, онкологи не согласятся на резекцию. Но попробуй поговорить, может быть… Ты же сама хирург, знаешь, как это будет.
– Нет, – отказалась смириться Алечка. – Нужно пробовать. Может быть, химиотерапия?
– Не знаю, – отвел глаза коллега.
Во время консилиума в онкологическом диспансере профессор Коротич потребовал от врачей максимальной точности в определении перспектив. По вопросам, которые отец задавал ее коллегам, Алечка поняла, что тот осведомлен гораздо лучше, чем она предполагала. «Конечно, – проктолог Спицына пыталась мыслить отстраненно. – Он ученый. Он изучил всю литературу, которую смог достать. Абсолютно нет смысла скрывать от него что-либо. Чудес не бывает».
– Чудес не бывает, – прокашлявшись, изрек Михаил Кондратьевич и попросил дочь удалиться.
– Альбина Михайловна – прекрасный специалист, кроме того, она лицо заинтересованное. Какой смысл что-то утаивать? – совершенно резонно заметил заведующий отделением онкопроктологии.
– Знаете ли, профессор, – через силу улыбнулся истаявший в течение последних месяцев Миша Коротич, – у меня к вам чисто мужской вопрос. Пусть доктор Спицына покинет нашу мужскую компанию. Можно попросить тебя, дорогая? – обратился он к дочери, и ей не осталось ничего другого, как выйти за дверь и, привалившись к холодной, покрытой масляной краской стене, беззвучно зарыдать. – Сколько мне осталось? – С лица Михаила Кондратьевича сползла улыбка.
Доктора переглянулись, а заведующий отделением показал профессору Коротичу указательный палец.
– Год? – с надеждой переспросил Михаил Кондратьевич.
Заведующий, не проронив ни слова, покачал головой.
– Значит, месяц, – усмехнулся профессор. – Не день же!
– Мы должны предложить вам… – заговорил заведующий, но пациент его тут же остановил:
– Я все прекрасно понимаю, но ни оперироваться, ни проходить химиотерапию я не буду.
– Вы не измените своего решения? – поинтересовался заведующий.
– Нет, – подтвердил свой выбор профессор Коротич и, как в армии, произнес: – Разрешите идти?
– Идите, – автоматически разрешил заведующий, не думая о том, что ждет смертника в коридоре.
А в коридоре его ждала Алечка, торопливо вытиравшая ладонями слезы.
– Аля, – окликнул ее профессор и взял за руку. – Все же хорошо, не плачь, детка.
И тогда Альбина Михайловна заплакала навзрыд, рискуя вызвать на свою голову совершенно справедливый гнев коллег-онкологов.
– Аля-а-а, – попытался успокоить ее отец и посмотрел воспаленными глазами в самое сердце своего ребенка. – Ну, что ты! Ты же врач.
– Врач, – согласилась Алечка и закрыла рукой рот, чтобы не закричать на все отделение: «Да мне плевать, что я врач! Плевать мне на всю эту врачебную этику! Не умирай, пожалуйста!»
Больше всего боялись за Аурику, определив ее как самое слабое звено в семейной цепочке. А она держалась и даже через силу шутила, когда Михаил Кондратьевич, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, просил выйти из комнаты.
– Гонишь холопку, барин? – поднималась со стула величественная Аурика и хмурила свои соболиные брови. – Али не угодила? – басом вопрошала она и тяжело шла к двери, не смея обернуться, потому что знала, как тот будет грызть подушку или костяшки пальцев, пока не приедет осунувшаяся Алечка и не поставит ему долгожданный укол. Непонятно, из каких соображений, но профессор отказывался от обезболивающего, хотя оно было ему показано несколько раз в день. И только тогда, когда боль «разрезала» его бедное тело напополам, в виде исключения он позволял ввести ему лекарство, приносящее временное облегчение. Вскоре исключения превратились в закономерность, и сестры потребовали от Альбины Михайловны срочно обучить их этому нехитрому искусству. «Нет! – тут же запретила Аурика любую образовательную деятельность, мотивировав это тем, что никого не допустит к своему Коротичу. – Достаточно нам и Альки. Еще не хватало, чтобы девчонки мужику уколы ставили!»
«Какая разница кто», – хотела опротестовать материнский вердикт Наташа, но под нажимом Алечки быстро успокоилась вместе с остальными сестрами. Единственной, кто никак не мог смириться с происходящим, стала Полина, специально поехавшая в родную деревню к знаменитой травнице Онисье.
– Разрешите, Аурика Георгиевна, – слезно молила она хозяйку, наивно полагая, что народные снадобья отменят приговор официальной медицины.