– У меня такое чувство, – неожиданно сказала ей вернувшаяся на пару дней в город Аурика Георгиевна, – что больше всех на свете ты сама не хочешь, чтобы твоя Лерка стала матерью.
– Ну что ты говоришь?! – возмутилась Альбина Михайловна.
– То, что вижу, – стояла на своем Аурика. – Меня ты не обманешь. Не хочешь ведь?
– Не хочу, – всхлипнула Алечка и с тоской посмотрела на мать, ожидая обвинений и упреков в свой адрес. – И знаешь почему?
– Знаю, – Аурика села рядом, и Аля отметила, что та основательно похудела. – Знаю, – снова повторила она и взяла дочь за руки. – Еще как знаю, девочка моя.
Услышав «девочка моя», Альбина Михайловна напряглась, потому что знала: ласковая интонация Аурике Георгиевне Одобеску в принципе не свойственна. Это сигнализировало об опасности. А опасность Аля ждала только с одного боку – ее мать была больна, и тяжело больна, может быть, так же, как много лет тому назад Михаил Кондратьевич.
– Мама, – Алечка быстро собралась, интонация ее изменилась: – Как ты себя чувствуешь? Ты похудела.
– Я слежу за весом, – произнесла совершенно невообразимое Аурика Одобеску – ярая сторонница пищевой распущенности.
– Зачем? – Альбина Михайловна почувствовала, как при словах «я слежу за весом» ее ладони стали мокрыми, она даже вытерла их об юбку. – У тебя что-то болит?
– У меня – нет, – миролюбиво объяснила Аурика. – А вот у Полины очень высокий холестерин. А это, ты знаешь, ничем хорошим не закончится. Приходится ее во всем ограничивать. Ну, и я заодно.
– Мне кажется, тебе уже трудно за ней ухаживать, – тщательно подбирая слова, осторожно проговорила Аля, потому что боялась материнской реакции. – Может быть…
– В хоспис? – проницательность Аурики Георгиевны была поразительна. – Я думала об этом…
– Думала? – растерялась Альбина Михайловна, но промолчала, понимая, что решение должна принять сама Аурика.
– Думала, – снова повторила та и отвела взгляд в сторону.
«Решилась!» – мысленно ахнула Алечка, и глазам стало горячо.
– Не отдам, – объявила о своем решении Аурика Георгиевна и выпрямила спину. – Она, конечно, дура дурой, но другой нет. Со мной доживать будет, – Альбина Михайловна не успела открыть рот, чтобы возразить, как Аурика сморщилась, сердито покачала головой и резко оборвала дочь, так и не успевшую произнести ни слова: – И не спорь со мной. Решила уже.
«Господи, – Аля была поражена выбором матери. – Ей скоро восемьдесят, а в ней такая сила, что с лихвой хватило бы на нас на всех».
– Алька, – голос у Аурики изменился. – Знаешь, чего я боюсь? Возьмет наша Лерка ребенка из приюта, а он, может, ненормальный или с дурными наклонностями. Как проверишь? Проверяют там или нет?
– Проверяют. – Алечка набрала в грудь побольше воздуха и замерла. – Но…
– Но? – не терпелось Аурике Георгиевне.
– Но выявляют отнюдь не все отклонения, только самые грубые и очевидные, которые видны сразу, не говоря уж о дурных наклонностях. Это вообще может проявиться в самый неподходящий момент.
– Я так и думала, – удовлетворенно заявила Аурика и, прищурившись, посмотрела на дочь: – Ты должна ей сказать.
– Нет, – категорически отказалась Аля и даже отодвинулась от матери в сторону.
– Да, – настаивала Аурика Георгиевна.
– Нет, – покачала головой Аля.
– Тогда скажу я, – пригрозила Аурика, и Аля насторожилась: от матери можно было ожидать, что угодно.
– Не надо, – попросила она, мысленно проклиная тот момент, когда решилась завести об этом разговор с Аурикой. – Ты уже один раз ее напугала, – припомнила Аля матери.
– Я сожалею, – неохотно признала та свою вину.
– Она столько раз пыталась, столько пережила, она настроилась. Пусть попробует, – повторила Аля слова «болтуна» Спицына.
– Пусть, – неожиданно легко сдалась Аурика, видимо, думая о чем-то своем.
– Я тоже так думаю, – тихо произнесла Алечка, чувствуя, что плечам становится легче: ответственность, согнувшая их, автоматически оказалась перераспределена между ней и Аурикой Георгиевной. Теперь-то уж точно можно было позволить себе занять выжидательную позицию и никуда не вмешиваться.
Впрочем, скоро и повод исчез: Лера, как и предсказывала прозорливая Валечка, быстро закапризничала, не успев пройти и половину специалистов, чьи печати должны были придать медицинскому заключению о состоянии здоровья усыновителей статус юридического документа. Больше всего Лере не понравился психиатр, предложивший супругам пройти тесты, отражающие их объективное психическое состояние.
– С какой стати?! – возмутилась она, покинув кабинет с табличкой из выкрашенной белой краской фанеры: «Тихо! Идет сеанс гипноза».
– Так положено, – попытался успокоить ее Матвей и показал глазами на сидящих в очереди молодых мужчину и женщину.
– Чего ты на меня кричишь?! – зашипела на мужа Лера, хотя тот пытался говорить как можно тише.
– Я не кричу, – прошептал супруг басом, и сразу же на лицах поджидающих своей очереди пациентов появилось тревожное выражение. Заметив, что в очереди началось какое-то странное движение, Матвей тут же попытался исправить ситуацию и изрек громовым шепотом: – Из-з-звините…
После этого часть людей из очереди встала и отошла на безопасное расстояние.
– Я что? Дура? Не знаю, что дважды два – четыре?
– А чего ты так возмущаешься? – не выдержал Матвей и усадил жену в кресло, стоящее около кабинета функциональной диагностики. – Ты, когда права получала, психиатра проходила?
– Проходила, – буркнула Лера.
– Ну там же ты не возмущалась!
– Там понятно, – похоже, бунт Валерии Валентиновны начал стихать, – там – безопасность движения. От того, какой дурак за рулем, человеческая жизнь зависит. А здесь что-о-о-о?
– Правда, не понимаешь?
– Понимаю, но все равно…
– Все равно – это как?
– Я-то тут при чем? Не видно разве, что я нормальная? – безапелляционно заявила Лера, и в первый раз за несколько лет совместной жизни Матвей вышел из себя:
– Представь себе, не видно. Иначе с чего бы ты так на глупые вопросы реагировала?
– Как? – с жаром воскликнула она, и в ее глазах появился характерный блеск, которого Жбанников боялся, как огня. Ему лучше было палец дверью прищемить, чем видеть, как обволакивается влагой мутноватое стекло Лериных глаз.
– Плакать будешь? – попытался он приостановить начавшийся процесс.
– Буду! – предупредила жена, и на ее лице появилась плаксивая гримаса.
– Ну и плачь, – неожиданно разрешил супруг и, оставив жену в мелковатом для нее кресле, стремительно направился в конец коридора, где зелеными буквами горело табло «Выход».