Слухи о бесчестии воров распространяла сама администрация, которая была заинтересована в падении авторитетов, однако наружу не просочилось ни одного слова, которое могло бы бросить тень на дядю Васю.
Гениальный Мужик назвал свое заведение «крысятником», себя ласково нарек Крысоловом, а камеры, в которых содержались законные воры, – «бочками». И когда Сычу доложили, что дядя Вася прошел через все круги ада, не замарав себя, даже он, скупой на похвалу, сказал:
– Крепкий вор, не часто такие встречаются. Интересно, за что он сел? Дело его поднять!
Через день ему доложили:
– Вообще-то он бывший карманник. Воровал с малолетства, но первый раз сел по наговору. Его обвиняли в грабеже, чего он не делал. Ошибка выяснилась позже, когда он уже отбывал срок.
– Вон оно что! Тогда понятно, откуда у него такая идейность. Вот из таких, как дядя Вася, и получаются неразгрызаемые орехи.
– Что с ним делать? – увивался за начальником зоны дежурный офицер, то и дело заглядывая в круглое совиное лицо.
– А чего с ним сделаешь? Ничего! Все уже сделано и так. Хоть он и остался единственным из законников, кто не испачкался, но воровской мир ему уже не поверит. Шумните по зонам, что он, как и прочие, драил сортиры.
Сычев был Гениальный Мужик, но ошибаться мог и он. Дядя Вася прошел «Черный Аист», но слабее от этого не стал. Порядок образцовой зоны закалил его настолько, что непризнание горстки авторитетов вызвало у него слабую усмешку. Именно после «Черного Аиста» в нем появилась непримиримость, которая сделала его знаменитым в уголовном мире. Он сумел сделать то, чего до него не удавалось никому, – из «Черного Аиста» он вышел тем, кем и вошел, – вором в законе, только характер его сделался еще более жестким. Он не прощал ни малейшего отхода от воровских принципов, любое неправильное толкование воровской идеи воспринималось дядей Васей, как предательство, и многие из прежних воров, перешагнувшие когда-то «Черный Аист», были объявлены им ссученными, и ничто не могло спасти их от праведного гнева. Бывших законников находили с распоротыми животами в подворотнях, с простреленной головой в притонах. Каждый из них когда-то занимал видное место в преступном мире, контролировал огромные территории и был маленьким мессией в своем районе. И освободившееся место вскоре занимало другое крыло преступного мира – нэпмановские воры.
Сообщество законников напоминало огромную сильную птицу, которая своими крылами закрывала половину России. Птица летела стремительно, парила над огромными пространствами, подхваченная мощными воздушными потоками. Однако птица была настолько сильна, что способна была противостоять любому ветру; задрав хищный клюв, она летела навстречу урагану, уверенная в своей устрашающей силе, непобедимости. Эти два крыла были одинаково сильны, и ни одно из них не могло перетянуть в свою сторону. И в то же время они служили друг для друга противовесом, и, лишись птица одного из них, наверняка разбилась бы о каменную твердь.
Варяг был как бы крылом, точнее – его ярчайшим оперением. Дядя Вася был одним из тех людей, которые рекомендовали Варяга в законники, ставя на кон свою репутацию и честь, и вот сейчас Варяг, как никогда, нуждался в помощи авторитетного вора, который даже в единоборстве с Гениальным Мужиком оказался победителем.
Синьор Валаччини любил свою яхту. Он гордился ею так же, как мужчина в годах может гордиться своим новым приобретением – молодой и красивой женщиной. Появляться с такой красоткой в обществе – одно удовольствие.
Синьор Валаччини не упускал случая, чтобы не показать яхту своим именитым гостям. А яхта действительно поражала воображение. Снаружи – медь, внутри – красное дерево и персидские ковры. В молодости у него тоже была яхта, правда, не такая роскошная, но зато он неплохо проводил время, приглашая на морские прогулки знойных подружек.
Однако главным делом его жизни был бизнес, который стал приносить ощутимые доходы. Его новым увлечением стала молодая Россия. Возможно, в его жилах бурлила русская кровь, которая досталась ему в наследство от дворянки-бабушки, уроженки Санкт-Петербурга. Что он сейчас знал о России? Мало. Знал, что есть у русских воровская каста – воры в законе, что эти воры напоминают сицилийцев.
Валаччини и раньше пристально всматривался в своего соседа, он предвидел, что пройдет год-другой, когда многочисленные гонцы хлынут на европейские рынки и станут навязывать свои патриархальные законы. Сейчас Россия стала для него больше чем увлечением – это была страсть!
Валаччини внимательно следил за Щербатовым. Тот вырос, прошел в Государственную Думу – в России все газеты спешили тиснуть статейку о лидере новой партии. Делались прогнозы, что его партия получит большинство мест в парламенте, вот тогда он и начнет навязывать свои законы. Валаччини с нетерпением дожидался выстрела, который должен был прервать стремительную карьеру. Однако молодой щеголь оказался неуязвимым.
Люди синьора Валаччини докладывали, что доктор Щербатов успешно справляется и с другой задачей, мол, сейчас западные банки в его лице получили солиднейшего вкладчика.
Синьор Валаччини любил женщин, но всю жизнь его одолевали мучительные сомнения в их верности, потому что в каждом мужчине он видел потенциального соперника. Он вообще был ревнивый человек. Возможно, поэтому к старости он остался один. Он терпеть не мог, если кто-то наступал ему на пятки. Можно сказать, что на почве ревности он отправил в мир иной синьора Ромарио – цепкого и сильного врага, посмевшего тягаться с ним в могуществе.
И сейчас Валаччини вдруг неожиданно обнаружил в себе полузабытые чувства. Он ревновал! Ревновал так же страстно, как когда-то в далекой юности, впервые столкнувшись с настоящей любовью. Это чувство воскресило в памяти роман с молодой итальянкой, которую он когда-то взял прямо на берегу. Валаччини помнил вкус соленых брызг, которые, разбиваясь о камни, падали на его пылающее лицо. Когда он узнал, что она делила свое тело с его другом, смазливым и веселым Джованни, ревность привела его в ярость. Он столкнул Джованни со скалы, а потом принес исковерканное тело родителям. Это было его первое убийство. Он тогда искренне оплакивал смерть друга, убиваясь у могилы Джованни вместе с обезумевшей от горя матерью.
Сейчас Валаччини тоже ревновал. Он ревновал доктора Щербатова к успеху, который сопутствовал этому молодому мафиози. Синьор Валаччини мог бы освободиться от этого чувства, вытеснив его новыми ощущениями, но он сам не желал этого. Ревность поддерживала его дух и позволяла ощущать остроту жизни. У одних это выпивка, у других наркотики, а у него – ревность. Слишком долго он был впереди и уже стал забывать о том, что рядом могут оказаться не менее искушенные атлеты, способные обойти его в любую минуту. И сейчас синьор Валаччини как бы почувствовал на своем затылке горячее дыхание. Доктор Щербатов бежал быстро, и готов был оттеснить его с узкой дорожки, и уже напружинил свою атлетическую грудь, чтобы на финише первым разорвать ленточку. Нужно было во что бы то ни стало остановить этот стремительный бег. Синьор Валаччини желал покоя в собственном доме, а эти русские своим беспокойным темпераментом вносят в отлаженные отношения с властями беспорядок, который обязательно отразится на его кармане.