Таракан остановился в тупичке коридора:
— Лицом к стене, — отомкнул наручники, открыл тяжелую дверь и, слегка подтолкнув Тихоню в камеру, объявил нескольким зэкам, рассевшимся на шконках:
— Принимайте гостя!
Дверь закрылась — громко, почти зловеще. Изо всех углов на Тихоню смотрели несколько пар глаз: ехидных, насмешливых, слегка злых. Безразличных не было. И от той негостеприимной встречи душа у Матвея ворохнулась ожидая неприятностей.
Сделав небольшой шаг, он поздоровался негромко, но со значением, как и подобает бродяге, повидавшему едва ли не половину российских тюрем.
С минуту он ждал ответного приветствия, пусть небольшого, выразившегося всего лишь легким кивком, пусть даже движением глаз, но его располагающий взгляд разбивался о ехидные физиономии сидельцев, которые взирали на него с таким нескрываемым интересом, как будто бы ожидали от него «Цыганочку» с выходом.
— Как звать? — раздался голос с дальней шконки. Матвей повернул голову и увидел парня лет тридцати, обнаженного по пояс. На груди выколот орел, терзающий девицу, на предплечьях — крест со змеей. Обыкновенный уркаган, каких по всей России огромное число. И масти, похоже, блатной.
— Матвей. Погоняло Тихоня.
Матвей не мог понять, что удерживало его от желания шагнуть в камеру по-свойски, как это сделал бы любой бродяга на его месте. Присесть на свободную шконку и непринужденно потравить зэковские байки, узнать последние новости, а то и просто поискать в тюремном котле общих знакомых. И лишь теперь понял, что именно — злорадство, которое неожиданно промелькнуло в глазах смотрящего хаты.
Тот поднялся со шконки, приблизился к Матвею на расстояние вытянутой руки и, повернувшись к сокамерникам, произнес:
— А я — Рыбак, слыхал о таком? А бабец-то ничего! Я первый, после меня остальные жарить будут!
Это была пресс-хата. Место, где перемалывался даже самый крепкий человеческий материал. И нужна она была для слома вот таких несговорчивых, как он сам.
О Рыбаке Тихоня слышал немало. Блатной масти — непримиримый, дерзкий.
Он стремительно делал тюремную карьеру и имел немало причин, чтобы подняться верх. Но в одной из потасовок прирезал вора в законе за что мгновенно попал в касту отверженных. и единственное, что могло спасти его от ножа в спину где-нибудь на пересылках и местах сбора, так это пресс-хата с такими же, как и он сам, отверженными.
Неторопливо, как это делают волки в загоне, обступающие раненное, но еще сильное животное, Матвея стали обходить зэки. Чтобы скорым и бескровным судом обломать его и уже бесправного, почти никакого, навсегда зашвырнуть под нары. Рыбак подошел ближе всех. С небольшим брюшком и длинными, едва ли не до колен, руками он напоминал шимпанзе. Он открыл рот, чтобы выкрикнуть что-то похабное, и Тихоня, сделав большой шаг навстречу, выбросил вперед руку. Удар заточки пришелся в самое горло — кровь хлынула фонтаном, мгновенно забрызгав стоящего рядом коренастого зека. Рыбак что-то произнес, но вместо крика раздался только хрип, а из раны, рваной и глубокой, неприятно и обильно вздулись большие пузыри.
Второй удар достался коротышке, на секунду застывшему при виде чужой смерти. Тихоня распорол ему живот и, крутанувшись, достал пикой следующего, стоявшего от него в двух шагах.
Двое из оставшихся в живых зэков отпрянули в страхе по сторонам, разбивая о выступающие углы шконки колени и локти. А Матвей, перепачканный кровью, осатанел совсем и громко, не слыша собственного голоса, орал проклятия.
И, осознав, что следующего нападения уже не будет, устало опустился на шконарь и брезгливо отер краем одеяла испачканные кровью ладони.
В коридоре послышался приглушенный топот, торопливое громыхание ключей в замочной скважине, и в двери, распахнутой настежь, показалось четверо надзирателей. Вид у всех четверых был ошарашенный. Невозмутимым выглядел лишь Тихоня, подняв голову, он почти по-приятельски сказал:
— Ну, что застыли, проходите. Не мне же их в холодную нести. А потом, они смердят здесь очень.
— Лицом в пол! — придя в себя, заорал Таракан, Шагнув в камеру. Правой рукой он пробовал лихорадочно извлечь из кобуры пистолет. Но получалось плохо.
Мушка цеплялась и не давала ходу. — Мордой в пол!
Тихоня отреагировал вяло — в ответ лишь легкая ухмылка.
Перешагивая через убитых, грубовато цепляя носками ботинок разбросанные по сторонам конечности, Таракан ринулся на середину камеры и, яростно размахнувшись дубинкой, со всей силы опустил ее на плечи Матвея. Острая боль парализовала спину, от следующего, еще более сильного удара, угодившего в предплечье, отнялась рука. А трое подоспевших надзирателей, мешая друг другу, принялись дубасить неподвижного Матвея.
Сначала он был чувствителен к ударам, стойко, стиснув зубы, превозмогал боль. А потом сознание затуманилось, и он провалился в вязкую неприятную пустоту.
Очнулся Тихоня на третьи сутки, пошевелил руками — кажется, двигаются; ноги — тоже на месте. Превозмогая боль, разодрал глаза и посмотрел вокруг.
Потолок показался необычайно низким, такое впечатление, что сейчас он обрушится и придавит многими тоннами, как могильной плитой. Вместо тела — один сплошной нерв, чутко реагирующий на малейшую попытку что-либо сделать, больно было даже думать. Матвей попробовал чуть повернуть голову, но тут же почувствовал, как миллионы игл ожили в его теле и готовы были разодрать на микроскопические части. Тихоня невольно глухо изрыгнул из себя стон, проклиная собственную беспомощность.
— Очухался? Крепко они тебя уделали. Вместо лица одни щелки, — раздалось откуда-то сбоку. И тотчас он увидел склоненное над собой лицо молодого мужчины. Улыбка широкая, доброжелательная. Так только черти радоваться умеют, заполучив в собственность очередную грешную душу. Да и на ангела не очень-то похож: весь рот в золотых зубах. Такое количество драгоценного металла на нескольких квадратных сантиметрах встречается нечасто. — Я сразу сказал, что выкарабкается. А другие не верили, говорили, что если не сегодня, то завтра непременно в деревянный бушлат сыграешь. А ты вот как, — и, повернувшись куда-то назад, победно провозгласил:
— Ну что, с вас по штуке, как и договаривались.
На минуту он пропал из поля видимости. Где-то недалеко в сторонке раздавался его негромкий бас. Ему отвечали так же задиристо и весело. С нажитыми деньгами расставались без тоски, как с обыкновенными фантиками.
Наконец Тихоня вновь увидел своего нового знакомого, тот опять склонился над ним.
— Нечасто такое случается — без отмычки и фомки сорвал десять штук. А это твое. — Он отделил от пачки несколько бумажек и положил их под подушку Матвею. — Не будь ты таким крепким, мне пришлось бы раскошелиться.
— Где я? — прохрипел Матвей. Он старался придать своему голосу как можно больше оптимизма, что должно было соответствовать настроению золотозубого. Но получалось очень жалко и совсем неслышно.