Колю она больше никогда не видела. Хотя папа и рассказал, что им удалось найти и спасти всех детей, но Колю с его мамой разыскать не удалось, и никто из арестованных хозяев так и не признался, куда делись они и еще несколько пропавших людей.
Лиза замолчала, продолжая смотреть в холодный камин, словно через черный портал в прошлое.
– А что с твоей мамой сейчас? – тихо спросил Протасов.
– Она все так же живет в монастыре.
– Ты с ней видишься?
– Да. – Лиза оторвала взгляд от камина и посмотрела на Глеба. – Раньше я ездила к ней раз в два-три месяца, но лет семь назад настоятельница сказала мне, чтобы я не ездила так часто, это сильно травмирует маму.
– Она все еще… – запнулся он, подбирая слово.
– Нет, – Лиза поняла, о чем он спрашивает. – Она давно в полном разуме и очень верующий человек. Каждый раз, когда я приезжаю, она рассказывает мне, как неустанно молится за всех нас и за душу Павлуши и что просит у Бога прощения за то, что сотворила со мной. Я как-то спросила: мам, а почему ты никогда не попросила прощения у меня? Я же вот она, рядом, живая, и это мне пришлось пережить те месяцы. – Лиза замолчала, погрузившись в воспоминания.
– И что она ответила? – на сей раз подтолкнул ее к дальнейшему рассказу Протасов.
– Она сказала, что не может. Так и сказала: «Я не могу», и все. Ей вообще-то даже видеть меня тяжело, поэтому настоятельница и попросила меня не приезжать. Знаешь, я думаю, что монашки, монахи и вообще все, кто сбегает в некие закрытые от мира общины или в одиночное уединение, делятся на две категории: просветленных, которые на самом деле ищут постижения неких духовных и божественных истин, своего духовного очищения и роста и осознанно жертвуют ради этого физической стороной жизни, и тех, кому просто слабо жить. Ведь находиться в закрытом от окружающего социума мирке гораздо проще, чем нести ответственность за собственную жизнь и жизнь родных и близких, и еще при этом сохраняя веру в Бога. Вот она из второй категории, которым слабо.
– Может, ты ее слишком строго судишь? – осторожно спросил Глеб.
– Я вообще ее не сужу и давным-давно простила. Даже и не так: я никогда и ни в чем ее не обвиняла. Даже тогда, в детстве, и став старше, узнав подробности, никогда не обвиняла, внутри себя всегда понимала, что она такая. – Лиза замолчала, вздохнула глубоко, выдохнула и другим тоном заявила: – Ладно. Мне пора ехать.
– Подожди, – тихо попросил Глеб, обнял ее придвинул к себе, уложил рядом. – Давай просто полежим немного. Мне хочется тебя обнять.
– Пожалеть? – в тон ему тихо спросила она.
– Наверное, – подумав, согласился он. – Пожалеть и защитить ту маленькую Лизочку.
И Лиза закрыла глаза и прижалась к нему, и вдохнула поглубже его запах, и… и просто полежать им не удалось – со двора донеслись гудки клаксона, напоминающие, что давно уже пора было ехать. И Протасов поцеловал ее долгим томительным поцелуем, и прошептал:
– На прощание.
А во дворе возле машины они прощались довольно сдержанно: – Глеб, придержав дверцу, пока Лиза усаживалась на заднее сиденье высокого джипа, только сказал:
– Ну, пока.
И все. Все! И закрыл за ней дверцу. И Лиза, ошарашенная таким несоответствием жаркого прощального поцелуя в спальне и этого холодного, отстраненного «пока», кивнула:
– Пока.
Как только они отъехали на несколько километров, Лиза устроилась поудобней на заднем сиденье и проспала практически всю дорогу, просыпаясь лишь пару раз, когда они делали остановки, и уже перед самой Москвой.
Она очень тепло попрощалась с Колей и Верой и, как ни зазывала зайти к ней в гости, хоть чаю с дороги попить, они отказались – спешили к своим. И помахав вслед отъезжающей машине, Лиза вздохнула и пошла домой.
Через пару дней, как и любой нормальный человек, она уже четко понимала, что все эти столбы золотистого света и какие-то там чудесные непонятные провидческие откровения – просто результат разыгравшегося воображения, вызванного слишком сильным накалом чувств.
То, что она испытала с Глебом в интимной близости, было на самом деле чем-то особенным и потрясающим, это-то она понимала отчетливо, как и то, что, помимо физического какого-то уникального совпадения, делающего их близость необыкновенно мощной, добавлялась и страсть, и любовь, которые она испытывала к нему все эти пять лет.
Но, как выяснилось, это ничего не значило. Нет, значило, разумеется, но в жизни ничего не меняло! По крайней мере, для него.
Дня три Лиза пребывала в некой прострации – в постоянном, ежеминутном воспоминании о Глебе, о том, как он рассказывал о дочери, об их разговорах, о том, как он показывал свои инженерные достижения, о том, как у них все было. Воспоминания жаркой, дурманящей волной накрывали ее снизу вверх, и при этом она продолжала вести свою обычную размеренную жизнь.
Усугубило это состояние и то, что позвонила бабуля, переживая, как у внучки там все сложилось с этим Глебом. Лиза рассказывала – ну не все, разумеется, но то, что спала с ним, скрывать не стала и просто утонула в воспоминаниях.
Протасов позвонил в четверг.
– Привет, – поздоровался и сразу спросил: – Ты приедешь в выходные?
– Ты живешь в глухомани, почти в пятистах километрах от Москвы, – завелась сразу Лиза такой непосредственной постановке вопроса.
– Я помню, – усмехнулся он.
– У меня в субботу танцевальные занятия в Центре, и ехать после них пять-шесть часов и столько же обратно, чтобы побыть с тобой пару-тройку часиков, я просто физически не могу! Приезжай ты ко мне, будет здорово! – предложила тут же она.
– Я говорил тебе, что не езжу в Москву, – довольно прохладным тоном напомнил он.
– А ты не в Москву, ты ко мне приезжай, – предложила Лиза. – Будем сидеть дома и лежать, и никуда не выйдем.
– Кроме твоих танцев, – хмыкнул он.
– Кроме моих танцев, – подтвердила Лиза и пообещала: – Я сама нас отвезу туда и обратно, и везде, куда захочешь.
– Я бы хотел, чтобы приехала ты, – вздохнул он и прервал разговор.
Лиза расстроилась ужасно. И целых два дня ходила и думала, а может, все-таки поехать к нему? Нет, ну правда – не может же он вот так сразу измениться и стать прежним! Что, переспал с ней и прямо стал другим человеком и вернулся в нормальную жизнь?
Но на машине при лучшем раскладе дорога туда-обратно займет около десяти часов, при худшем и предполагать не стоит. Поезд? А потом либо на автобусе до остановки на трассе, а там еще пешком до села и далее до хутора! Либо встретят на машине. Встретить-то они встретят, только зачем ей это надо, если для общения с Протасовым у нее останется часа четыре, не больше!
Не поехала, а он не перезвонил.
И мучилась мыслями, воспоминаниями, сомнениями и предположениями, а потом вдруг, в один момент, сказала себе – не буду!