Разве не он осознал важность владений на побережье Красного моря и соединения этого моря с Нилом?
Ибрагим мог бы многое, очень многое поставить себе в заслугу, что и делал, все больше убеждаясь (или убеждая сам себя), что без него, Ибрагима-паргалы, султан Сулейман не только не был бы Тенью Аллаха на Земле, но и сам обладал какой-то тенью. День за днем, шаг за шагом утверждаясь в собственной власти над огромной империей и над самим султаном, Ибрагим все больше терял чувство реальности. Казалось, не он при Сулеймане, а Сулейман при нем.
Потере чувства реальности очень способствовали иностранные купцы и послы, умница Ибрагим перестал замечать, что они-то поют осанну ради собственной выгоды, а не ради дела. Лесть, особенно тонкую и умную, уловить трудней всего, а если она изо дня в день, из года в год льется в уши, подтверждается богатыми дарами, поклонением, просьбами о помощи, заверениями во всемогуществе?.. Ибрагим-паша живой человек, весьма амбициозный, с огромным самомнением. Для такой самоуверенности основания были, когда Гритти напоминал Ибрагиму-паше, что султаны не держат визирей подолгу и участь свергнутых может быть незавидной, тот только смеялся в ответ:
– Этот турок дал слово, что не сбросит меня без повода, а он свое слово держит. К тому же я нужен султану, куда он без меня денется, небось даже не вспомнит, что делать в течение дня должен.
Самоуверенность и самомнение подвели Ибрагима: он не заметил, что та, которую он считал просто очередной наложницей, росла день ото дня, что она училась, схватывая все на лету, и уже вовсю применяла свои знания.
Однажды любопытство Хуррем едва не привело Ибрагима к катастрофе.
Сулейман и сам не мог бы объяснить, почему сказал Роксолане о визите де Шеппере и о том, что его будет принимать Ибрагим-паша.
– Как бы мне хотелось взглянуть хоть одним глазком…
Не будь этой просьбы, вряд ли сам султан отправился бы слушать из-за решетки переговоры визиря с посланником императора. Но настроение было прекрасным, он согласно кивнул:
– Пойдем, только набрось накидку плотней.
Палата приемов сразу позади Ворот Блаженства, потому далеко пробираться не нужно, решетка там достаточно плотная, чтобы все слышать, но быть невидимым для тех, кто внутри. К тому времени, когда Сулейман и Роксолана осторожно пробрались к самой решетке, Ибрагим-паша уже сделал внушение Корнелиусу по поводу «неправильного» поведения его императора и того, что Карл посмел присваивать себе некоторые титулы, принадлежащие султану.
Сулейман, слушая окончание этого урока, посмеивался в усы. Корнелиус и его сопровождающие терпеливо внимали и кивали в знак согласия (интересно, с чем?). Ибрагим-паша долго корил собеседников за обиды, чинимые императором Карлом сторонникам Мартина Лютера, а еще французского короля Франциска, искренне советуя вернуть бедолаге все отнятое в последних войнах и помириться с ним.
Роксолана едва не начала зевать, да и сам Сулейман тоже. Но тут разговор перешел на внутренние дела Османской империи, и стало куда интересней. Сначала де Шеппере делал комплименты Ибрагиму-паше, и Сулейман снова прятал улыбку в усы. Любит визирь лесть, ох, любит! Сколько бы ни твердили, что лесть до добра не доводит, Ибрагим-паша неисправим.
Еще чуть, и они с Роксоланой просто ушли бы, пробираясь все так же на цыпочках, чтобы не шуметь, как вдруг…
– Верно, империей управляю я… мой господин не возражает против этого…
Сулейман, замерев, слушал все эти «все делается по моему желанию», «ведение войны, заключение мира, казна – все в моих руках…», «султан поступает согласно моим советам» и так далее. Роксолана даже испугалась, потому что Повелитель, и без того отличавшийся бледностью, просто побелел, только желваки ходуном ходили. Но когда она попыталась позвать Сулеймана прочь, высказывая тревогу, тот жестом остановил.
Ибрагим-паша откровенно объяснял послам, кто хозяин огромной империи и почему переговоры ведет он, а не султан. Сулейман чувствовал себя так, словно, открыв клетку с соловьем, вдруг обнаружил в ней гиену или крокодила. Он не мог просто прекратить эти хвастливые речи своего визиря, не выдав собственного присутствия за решеткой, но и слушать дальше тоже не мог.
С трудом справившись с желанием позвать стражу и расправиться с визирем, Сулейман на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл, то встретился взглядом с… Луиджи Гритти, который присутствовал на встрече. Гритти почувствовал опасность лучше Ибрагима, перевел глаза на решетку, заметил за ней движение и…
Султан отпрянул от решетки и сделал знак Роксолане следовать прочь. Когда отошли, вдруг стиснул руку:
– О том, что слышала, молчи, никому ни слова!
– Да, Повелитель.
Он шагал впереди своими большими шагами, стараясь не выдавать захлестывавшую ярость, забыв о том, что Роксолана почти бежит следом, даже не обернулся, когда она скользнула следом за евнухом к себе, не до нее.
Но и самой Роксолане ни до чего, потрясенная услышанным, еще не вполне осознавшая произошедшее, женщина нуждалась в одиночестве, в осмыслении. Отправила прочь служанок, кивком позвала только Марию, ушла в дальний кешк…
Сидела, закутавшись от холода в меховую накидку, и думала. Нет, для Роксоланы не было новостью самомнение Ибрагима-паши, любому в окружении Повелителя известно, что грек мнит себя, а не султана правителем империи. Ее поразила реакция самого Сулеймана. Неужели султан не подозревал о самоуверенности друга? Неужели не замечал, что Ибрагим-паша выпячивает себя, особенно перед иностранцами? Неужели не знал о его хвастовстве и ячестве?
Если не догадывался, то плохо, значит, слеп Повелитель, а слепого обмануть легко.
Она ошибалась – не желал замечать, словно нарочно закрывал глаза на все, что касалось Ибрагима, и обмануть легче не слепого, а того, кто желает быть обманутым. Сулейман желал…
Сулейман отправился в сад наблюдать за морскими просторами, как делал часто, а в действительности, чтобы подумать над поведением Ибрагима-паши.
Что произошло, упала пелена с глаз? Раньше не подозревал, что Ибрагим себя мнит правителем, а его просто пешкой на троне? Не догадывался, что послы несут подарки визирю и его просят об одолжении? Что Ибрагим распоряжается слишком многим и решает многие вопросы сам, без ведома султана?
Нет, все знал и все понимал. Просто за много лет привык мыслить с Ибрагимом похоже, свои решения только подтверждать его доводами, привык пользоваться его знаниями и ловкостью. А еще… Сулейман не очень любил внешний блеск и мишуру публичности. Праздники – это хорошо, но иногда султан даже завидовал женщинам, которые могут сидеть за занавесом и не обязаны красоваться на коне или на троне. Сулейману куда больше нравились размышления в тиши своих покоев или в саду, создание украшений, чтение книг, стихосложение… И куда меньше торжественные приемы с множеством ритуальных действий, громкой музыкой и обязательным шумом. Понимал, что как правитель обязан выполнять все эти ритуалы, что блеск империи прежде всего воспринимают через его блеск, но понимать и любить не одно и то же.