Сила слова. Нормы жизни опускаются в народ свыше вместе с директивами съездов. Объявите рабов свободными, и они поверят в свою свободу даже за решеткой. Когда вся страна была задушена сетью лагерей и уже гибли последние проблески не только добродетелей, но даже здравого смысла, дети жили как свободные и верили в свое счастье. Народ — те же дети. Если счастье объявлено нормой, каждый несчастный считает себя неудачником на фоне общего благоденствия.
Мы росли свободными, свободно гуляли по дворам, свободно предавались запретным играм. Никто не эксплуатировал нас, не приобщал к труду. Никто не посягал на нашу свободу. Мы росли преступниками, но еще не подозревали этого. Мы собирались жить при коммунизме, но нас ждала война или тюрьма.
Почему-то отлично помню, как вся страна пышно праздновала почин Стаханова, а портрет крошки Мамлакат на руках у Сталина украшал стены наших школ — наглядное доказательство счастливого детства. И никому не пришло в голову усомниться в правомерности использования детского труда на хлопковых плантациях. А может быть, именно с этой соплюшки начался великий почин использования подневольного женского и детского труда на каторжных работах?
Работа как почин, как геройство, как подвиг. Простая, повседневная работа, даже не творческая, и вдруг возводится в разряд подвига. Зачем вдруг? Почему? Как будто до нас человечество не трудилось миллионы лет. Как будто не труд создал человека — тяжелый, повседневный труд. Почему вдруг его возводят в разряд геройства? Да потому только, что он бесплатный. А бесплатного труда, труда на голом энтузиазме, нет и быть не может. Само понятие «труд» подразумевает трудное усилие, которое надо сделать для достижения какой-либо цели, блага или выгоды. Ни одно живое существо не станет делать этого усилия даром.
Жизнью на земле правят два основных инстинкта: инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Эти первобытные движущие силы обеспечивают продолжение жизни на земле.
Инстинкт самосохранения поддерживает жизнь каждой особи в отдельности. Сама природа борется в нас за нашу жизнь и здоровье. Этот инстинкт так силен, что в моменты опасности превращает человека в жестокого зверя, который может убить и даже съесть себе подобного.
Инстинкт продолжения рода обеспечивает его непрерывность, осуществляет замену с помощью поколений потомков.
Инстинкта труда в человеческой природе нет. Это всего лишь условный рефлекс, навык, привычка, выработанная человеком путем или поощрения, или порицания.
Первый путь — путь поощрения — более совершенен и пригоден для отработки осознанного трудового навыка. Он создал человека на пути его восхождения по лестнице эволюции.
Второй путь — путь порицания — больше годится для борьбы с дурными, животными привычками в человеке, с его преступными наклонностями.
Любое животное может творить чудеса в борьбе за существование, но в сытом и обеспеченном состоянии оно ничего делать не станет. Прирученная скотина работает под палкой или кнутом. Голый энтузиазм неведом ни сытым, ни голодным.
Человек, подгоняемый своим сознанием, может работать на голом энтузиазме некоторое время во имя высокой цели или перспективы. Его энтузиазм подогревается верой и надеждой на светлое будущее, то есть опять же подразумевается награда в будущем для себя или в крайнем случае для потомства.
Таким образом, лень не является пороком и преступлением. Зачем работать, если ты сыт? Лень является грехом, но с отменой религии исчезло понятие греха. Так как же бороться с ленью? Как ее преодолеть, чтобы заставить человека работать, чтобы труд превратился в естественную потребность, в навык и рефлекс? Да все теми же старинными методами, которые практикуются человечеством с самого его зарождения, то есть путем поощрений и порицаний. Эти два метода формируют два прямо противоположных, принципиально отличных отношения к труду.
Есть труд поощряемый, осознанный, свободный. Он создал, создает и будет создавать человека на пути его восхождения по лестнице эволюции.
И есть труд подневольный, каторжный, бесплатный. Он разлагает, унижает и растлевает человека. Каторжный труд — бездарный, халтурный, он не окупает даже усилий на него затраченных, производительность его ничтожна, а качество продукции настолько низкое, что она приходит в негодность прежде, чем ее пытаются использовать по назначению. Тому доказательством служит наша лагерная система, все стройки которой оказались непригодными к эксплуатации и развалились в рекордно короткий срок. Да и теперь не лучше: если в КБ замордованным бабам платить гроши, то не надо удивляться, что плотины, турбины, стройки, даже дома рушатся на глазах.
Раб может построить пирамиду, но только под руководством надсмотрщика. Навряд ли рабы придумали и сконструировали эти пирамиды. Рабу не нужна пирамида. Пирамида понадобилась элитарной верхушке, фараонам и жрецам, у которых хранились элитарные знания о природе вещей, а также методы управления рабами.
Древний раб точно знал свое место в жизни и не обольщался лживыми свободами. У раба была цель — свобода, и он мог ее достигнуть своим трудолюбием, талантами и добродетелями. Раб имел право надеяться.
Но никогда ни одна элитарная верхушка, ни одна аристократия мира не поощряла и не выдвигала раба только за ложь, пустую болтовню, низость, подлость, развращенность. Бездарный, подлый и злобный раб не мог заслужить свободу. Подобная система поощрений впервые в мире восторжествовала только при социализме.
Уже давно ни для кого не является тайной, что вся наша система воспитания и образования не только фиктивна, но и глубоко порочна. Мы растим бездельников и преступников, потому что с самого детства дети развращаются ложью и бездельем. Не будем касаться проблем образования, их слишком много. Поговорим только о воспитании у ребенка трудовых навыков.
В борьбе с детской беспризорностью в свое время стали создаваться юношеские клубы при жилконторах. Один такой клуб под романтическим названием «Алые паруса» находился в подвале дома моей матери.
Юные романтики ознаменовали открытие клуба тем, что для начала содрали и растоптали свою красивую стеклянную вывеску. Затем под горячую руку они напрочь разнесли всю лестницу: сломали перила, подожгли и разгромили почтовые ящики, развесили на потолке окурки, насрали под дверьми квартир, перевернули все бачки с отходами.
Так и повелось. В течение многих лет юные пираты под алыми парусами изощренно измывались над затравленными жильцами дома, а также вдохновенно громили и крушили в щепки всенародное достояние нашего ЖЭКа. Они выломали и распотрошили подряд три электронные сигнализации для автоматического открывания парадной двери, да и сама дверь, сорванная с петель, большей частью стояла отдельно от дверного проема, сиротливо прислонившись к стене.
Почти каждый вечер оголтелые балбесы пили на лестнице водку, курили вонючие самокрутки, плясали, стонали и пели, испражнялись и совокуплялись, мучили кошек, поджигали кладовки, а квартиросъемщики, потомственные блокадники, трепетали, как при воздушном налете, и, вспоминая военные годы, мечтали отбить от озверелой банды свое законное бомбоубежище. Разумеется, они писали в исполком гневные и жалобные петиции, но моложавая бабища, которая заправляла лихими романтиками, дерзко заявила делегации жильцов, что скорее их выселят к чертовой бабушке, чем ее подопечных. Она знала, что говорит, и была уверена в собственной неуязвимости: клуб «Алые паруса» оказался детской комнатой районного отделения милиции, а бабища, соответственно, майором в штатском.