— Дяденька, а дяденька… — карапуз в ботинках на босу ногу и вязаной шапочке поверх грязных светлых волос догнал меня и, засунув руки в карманы, поплелся следом. — А ты в городе был?
— Был, — честно признался я. Если бы меня попросили описать город, ответ, наверное, был бы другой.
— А там страшно? — продолжал расспрашивать пацан, смешно подстраиваясь маленькими ногами под мой размеренный шаг.
— Ну как тебе сказать? — Я на секунду задумался и тут же почувствовал, как маленькая детская ручка нырнула в мой карман.
— Куда, — схватив воришку за руку, я усмехнулся и решил было надавать наглецу тумаков, но тот извернулся и, врезав мне ботинком в ахиллово сухожилие, кинулся к распахнутой двери подъезда. Однако добежать он не успел. Под удивленные крики малышни и оханье воришки он был подхвачен за ногу и медленно, почти торжественно левитирован на место преступления.
Новую способность в себе я воспринял почти буднично, ибо поврежденное место, а точнее болевое ощущение от удара паршивца по моей ноге затмило весь позитив. Да и сама технология оказалась на удивление проста. Не было ни опасности, ни ежесекундной угрозы отправиться к праотцам. Я просто мысленно набросил на лодыжку беглеца петлю и, сосредоточившись, представил, как он, крича и кувыркаясь в пыли, оказывается в моей власти. Дожил, на детей ополчился, однако воровство занятие отвратительное даже по современным меркам, так что действовать пришлось не раздумывая.
— Дяденька, отпусти. Я же не знал… — Завывание сродни милицейской сирене вырвало меня из пелены собственных раздумий, и, оглянувшись на крик, я понял, что воришка все еще болтается в воздухе, отчаянно суча конечностями.
— Воруешь, — хмуро поинтересовался я, наблюдая, как из окон на меня выглядывает все больше и больше местных. — Значит, будешь наказан.
— Дяденька, отпусти! — надрывался карапуз, пытаясь поймать свалившуюся на землю вязаную шапку. — Я отработаю! Знаешь, я какой смышленый! Я что хошь делать могу! Кашу варить, ботинки чистить, вещи за тобой могу носить хоть до города, хоть дальше. Я выносливый.
— А мамка с папкой твои что? — Я медленно опустил паренька на землю, и тот, усевшись прямо в пыль, уставился на меня испуганным взглядом. — Ну, так что с родителями-то? — продолжал я свой наставительный монолог. — Знают, что у людей по карманам шаришь?
Пацан замешкался, взглянул на меня из-под бровей и, шмыгнув носом, замолчал.
— Ну что примолк? — нахмурился я. — Или давно от отца нагоняй не получал?
— Нету у меня родителей, — зло прошипел паренек, да так, что аж мурашки по позвоночнику пробежали. — Умерли они.
Вот тебе и на, вот и приплыли. Теперь, пес знает, как к нему относиться. То ли воришка зарвавшийся, то ли просто сирота, пытающийся выжить в этом ужасном мире. Как он до сих пор выживал вместе со всеми этими фризами, сканерами, работорговцами и прочим контингентом?
— Воровать нехорошо, — пробурчал я, ни с того ни с сего почувствовав перед мальчишкой вину.
— Сам знаю, — доверительно шмыгнул носом последний. — Так возьмете меня, дяденька?
— А на кой ты мне? — обрадовался я, переводя разговор на новые рельсы.
— Работать буду. — Кивнул мальчишка. — Вещи за вами носить, готовить. Ночью лагерь могу сторожить, а все, что надо, так это поесть да одежду. С ботинками нынче туго. — В довершение всего он показал левый башмак, на котором в районе носка имелась солидная дырка, сквозь которую проглядывал грязный палец.
— Ладно, работник, — вконец смягчился я, прикидывая, где можно найти приличную обувь детского размера. — Зовут-то тебя как?
— Мишаня. — Радостно шмыгнул носом воришка. — Ну так что, дядя, берешь меня к себе?
Комплекс, одно из немногих мест, которое миновал ментальный смерч, начисто сметя все те осколки цивилизации, коими так кичился прошлый мир. Были тут и исправные компьютеры, и кондиционеры, прилежно гоняющие по патрубкам фреон, и большие энергонезависимые турбины, вентилирующие подземные коридоры, а заодно и дающие электричество по складскому корпусу и большинству жилых отсеков базы.
Штат комплекса на данный момент насчитывал сорок с лишним человек, из которых простых людей, пожалуй что, и не осталось. Три механика, пара научных сотрудников да завхоз Петрович, которому все было нипочем. Уникальность самого комплекса была даже не в том, что электроника в нем работала. Тут находилась основная боевая единица мертвого мира, команда испытуемых, которая достаточно скоро раскололась на два враждующих лагеря, а потом и вовсе разделилась, и уж совсем непримиримые, предварительно запасшись картами хранилищ ведомства, загрузили под завязку пару внедорожников да отправились восвояси. Среди них был и Восьмой, ныне покойный и сейчас раздираемый дикими животными по кускам где-то в обгорелом остове машины на окраине города. Был там и Третий, по медицинским показателям человек неуравновешенный, а по социальным и вовсе неприспосабливаемая личность, рекомендации к использованию которого были на последнем месте. Именно потому он, наверное, и вошел в группу одним из последних, а работу с ним начали и того позже. Он и умер по-глупому, слепой, до последнего момента пытавшийся обойтись без жертв. Однако что случилось, то случилось…
Второй остался в комплексе намеренно. Он, как и большинство примкнувших к нему лабораторных крыс, имел свои виды на те ресурсы, что так внезапно оказались у них в руках. Вот ты никому не нужный человечек, пошедший вразнос и оказавшийся на обочине жизни. К тебе относятся как к пустому месту, пичкают лекарствами, прививками, натирают мазями и гоняют по комплексу аки блоху, обложив датчиками и переносными мониторами, и вдруг ты понимаешь, что все, что произошло с тобой, не так уж и плохо, как казалось на первый взгляд. Деньги, выданные за участие в эксперименте, да пара лишних дырок в черепе, все это отходит на второй план, а вместо этого мощь, власть, страх в глазах окружающих, пьянящее чувство вседозволенности и непобедимости… Но проходит и это, а горькое похмелье все не наступает. У тебя достаточно еды и воды, с тобой те, кто поддерживает тебя, пусть и не во всем, но шатко или валко лидерство признают, и ты просто не знаешь, что с этим делать.
Понять? А зачем? Мир прошлого, такой спокойный, мирный и чистенький, оставил без дома, документов, любимых людей. Тут же в тебе такая сила, что звезды содрогнутся и волны, вздрогнув, расступятся, как перед ветхозаветным старцем…
— …ноги убери, чудила. Это же красное дерево. — Второй приоткрыл глаза и печально взглянул на Петровича, собиравшего и паковавшего в большой черный мешок обрывки бумаг, огрызки и пустые банки из-под консервов.
— Опять? — В горле першило. Бутылка с алкоголем опустела, и голова, уже почти привычно завывая на все лады, обещала неслабое похмелье. — У тебя, Петрович, вообще страха нет?
— Страх у тех есть, кто не нужен. Кто пустой человек. — Старик пожал плечами и, поставив в угол кабинета пакет, всучил в руки Второго другой. — Сломается что, перегорит, так вы же, рожи бандитские, в жизни починить не сможете.