Не тут-то было. Антоний рванулся к ней и ухватил за ворот. Она почувствовала, как затрещала ткань.

— Где деньги? — завопил Антоний. — Ты должна была продать тряпки и выручить мне денег!

Дрожащими руками Гредель вытащила кошелек.

— Вот! Бери!

Все было предельно ясно. Антоний разыгрывал свой сценарий номер один. Ему нужны были деньги на выпивку, а он уже выгреб у Нельды все, что у нее было.

Антоний вцепился в кошелек и высыпал монеты себе на ладонь. На Гредель дохнуло можжевеловым ароматом, сочащимся изо всех пор его тела. Он молча пересчитал монеты, потом бросил кошелек на пол, а деньги пересыпал к себе в карман.

— Я тебя отведу на панель, прямо сейчас, — решил он и ухватил ее за запястье. — Так можно будет заработать побольше.

— Нет! — закричала Гредель, обьятая ужасом, и попыталась вырваться.

Глаза Антония запылали злостью. Он широко замахнулся свободной рукой.

Гредель ощутила удар скорее костями, чем кожей. У нее лязгнули зубы, а ноги сами подогнулись под ней, и она осела на пол.

Тут подоспела Нельда и, визжа, ухватила Антония за руку, пытаясь остановить его.

— Не смей бить ребенка! — выла она.

— Тупая сука! — прорычал Антоний и с разворота врезал Нельде по лицу. — Не смей больше встревать в мои дела с ней!

Со стороны Антония было большой ошибкой отвернуться. Гнев захлестнул Гредель с головой, всепоглощающая ярость придала ей силы и вложила в руки то оружие, которое было ближе всего, — ножку кресла, которое Антоний разломал совсем недавно, чтобы подчеркнуть один из своих нехитрых тезисов в споре с Нельдой. Гредель взвилась на ноги и, ухватив ножку кресла обеими руками, замахнулась ей на Антония.

Нельда разинув рот уставилась на нее и опять завопила. Антоний внял предостережению и начал разворачиваться к Гредель, но было уже поздно. Деревянная ножка ударила его по виску, и он упал на одно колено. Ножка, сделанная из прессованного волокна деджера, обломалась неровно, и зазубренный конец основательно ранил его.

Гредель завизжала и вложила все пятнадцать лет непрерывно подавляемой ненависти во второй удар. Удар пришелся Антонию по лысине. Раздался гулкий стук, и огромный мужчина упал на пол, словно мешок с камнями. Гредель обрушилась коленями на его грудь и стала бить его, еще и еще. Она припомнила, с каким звуком ботинок Хромуши ударялся о Мосли, и теперь хотела только одного — добиться такого же звучания. Острые края сломанной ножки вырывали полосы плоти из бесчувственного Антония. Весь пол и стены были уже забрызганы кровью.

Она остановилась, когда Нельда схватила ее за руки и оттащила от бесчувственного тела. Гредель замахнулась на Нельду — и застыла, увидев слезы в глазах женщины.

При каждом вдохе из груди Антония вырывался булькающий звук. Из его рта медленно вытекала кровь.

— Что нам делать? — завывала Нельда, бессмысленно мечась по комнате. — Что нам делать?

По крайней мере на этот вопрос Гредель знала ответ. Она достала из кармана телефон и, зайдя в свою комнату, позвонила Хромуше. Он оказался неподалеку с Пандой и еще тремя своими парнями. Окинув взглядом разгромленную комнату, лежащего на полу Антония и Гредель, стоящую с окровавленной ножкой кресла в руках, он сразу все понял.

— Чего ты хочешь? — спросил он у нее. — Мы можем посадить его на поезд. Или бросить в реку.

— Нет! — взвилась Нельда, заслоняя тело Антония от Хромуши. Полными слез глазами она умоляюще глядела на Гредель. — Посадите его на поезд. Пожалуйста, милые мои, пожалуйста.

— На поезд, — повторила ее слова Гредель.

— Мы приведем его в чувство и растолкуем ему, что возвращаться не стоит, — сказал Хромуша. Парни подняли тяжелое тело и потащили к двери.

— Где у вас грузовой лифт? — спросил Хромуша.

— Я покажу. — Гредель вышла вместе с ними на площадку к лифту. В доме жили работающие люди, которые ложились спасть в приличное время, и в этот ночной час безмолвное здание казалось вымершим. Парни дотащили Антония до грузового лифта и переводили дыхание, запыхавшись под грузом тяжелого тела.

— Хромуша, — позвала Гредель.

— Что?

Она поглядела в его жесткие голубые глаза.

— Бросьте его в реку.

Что-то плыло по поверхности воды, но Сула отвела глаза. Мартинес обнял Сулу и стал осыпать поцелуями. Девушка пыталась забыться, отвечая ему. Внезапно ей на руку упала холодная дождевая капля. Она вздрогнула.

— Тебе холодно? Давай я подниму тент.

Мартинес дернул за ручку, и над лодкой раскрылся пластиковый полог, защищающий пассажиров от ветра. Внезапно ей стало не хватать воздуха. Сула рванулась и с криком опустила тент.

— Что случилось? — встревоженно спросил Мартинес.

— Лодка! — приказала Сула. — К пристани! Быстрее!

Паника билась в ее груди, как разорванный парус под ударами ветра. На лицо падали дождевые капли. Мартинес взял ее за руку.

— Что случилось? С тобой все в порядке?

— Нет! — выкрикнула она, вырывая руки. Лодка скользнула к причалу, и Сула рванулась на твердую землю. Упала. Ободранная лодыжка вспыхнула болью, но она не стала обращать на это внимания, а поспешно поднялась на ноги и проворно побежала прочь. Мартинес остался стоять в лодке, смешно раскинув руки для равновесия.

— Что я сделал не так? — крикнул он озадаченно.

По ее лицу хлестал холодный дождь.

— Ничего! — бросила она, ускоряя шаги.

Глава 6

Катафалк последнего великого господина катился вперед, в тишине скользя вдоль бульвара праксиса, ведущего от стоящего на акрополе великого прибежища к вечному пристанищу, расположенному на другом краю верхнего города. Над громадным катафалком высилось изображение последнего шаа в две натуральные величины. Тяжелое тело в полулежачем положении, покрытое тяжелыми складками провисшей серой кожи, приплюснутая, квадратная голова, приподнятая над телом, как холм посреди ровного поля, взгляд, устремленный вперед, в будущее, видное только тем, кто обладает мудростью шаа.

Похоже, Мартинес уже много часов простоял под серым небом. На нем был траурный мундир с эполетами и парчовым плащом, сапоги с высокими ботфортами и высокий черный кожаный кивер на голове. На траурном мундире цвета поменялись местами, и вместо зеленой куртки и штанов с серебряными пуговицами и шнурами на Мартинесе был траурно-белый костюм с зеленым воротником, манжетами и прочими украшениями. Белый плащ, украшенный зелеными полосами, был со специальными грузиками по краям, чтобы не терял форму.

Катафалк медленно полз, сопровождаемый оркестром, состоящим исключительно из креев, гудели моторизованные литавры и двуязычковые флейты, завывающие причудливыми голосами. Их монотонное пение наводило на мысли о похоронных ритуалах каких-то полудиких рас, дошедших до нас из незапамятных времен. За ними следовала платформа, на которой лежали странные механизмы, с которыми — если слухи не врали — Предвосхищение Победы был соединен под конец своей жизни. Они были прикрыты белым саваном, и их предстояло сжечь вместе с последним шаа, чтобы их секреты никому не достались.