В Зоне время летит три к одному как минимум, да и вокруг Зоны — не медленней… Иных уж нет начисто, а иные и тысячелетия проживут — по «кольцам», да по «омутам», да по «рапидшарам», но куда это катится мир, если в баре под святым названием «Лейка» вольного ходилу не каждый день встретишь!
Тополь вышел из машины, запер её. Да, вывеска была та же самая, на что он обратил внимание впервые за столько лет. Перенесли со Старой Десятки. Чёрт бы побрал сантименты. Скоро уже начнёшь любому псевдогиганту радоваться, как старому другу. Тридцать семь лет будет, в Матушке — с двадцати, три к одному — это сколько мне уже? Ещё недавно послал бы Олегыча с его семейными тайнами на хер.
Всё-таки Олегыч его, Тополя, подставил. Значит, больше мы с ним в Матушку не ходим. Долги надо отдавать, но иногда это значит: отдал и забыл о человеке. Иные долги дружбу держат. Не похоже, что у истории с дочкой двойное дно, зятёк Фуха весь как на ладони… но очень всё это неприятно, неприятно, и Олегычу больше веры нет. Сегодня он сюда, в Матушку, свои семейные проблемы тащит, а завтра… А завтра он меня продаст на опыты. Исчезают же люди!.. Куда? Почему? Вобенака пропал — вот уж кто удивил так удивил… Значит, помогли ему.
Очень подозрительный человек Олегыч. Как же я раньше-то?..
Тополь и его мозг не успели додумать: в ухе закашлял голосом старинного актёра Папанова вызов. Звонил Комбат. Тополь глянул под перчатку на часы и ответил.
— Сейчас ты скажешь: лёгок на помине, — сказал Комбат.
— Ты сказал. Вован, у меня три минуты.
— Ты где там, на Новой у себя? Конспиратор.
— Да, у себя. Мы по сотовой говорим. Напоминаю.
— С-слушай… Не хочешь съездить отдохнуть на Средиземное море?
Секунду Тополь лихорадочно пытался понять, что же Комбат зашифровал.
— Ты имеешь в виду — действительно съездить на Средиземное море?
— Ну хочешь — на Аральское.
Тополь соображал, аж за ушами трещало.
— Подальше отсюда?
— Вот именно.
— Так, что случилось?
— Да как-то мне не по себе.
— Комбат, я сегодня выходной, говори конкретней, если есть что.
— Слушай, отмени выходной, давай поработаем! Приезжай ко мне хотя бы!
Через площадку от «могиро» Тополя остановился ооновский хаммер. Дверца распахнулась, показался мальчик Перечитайлы. Тополь скрипнул зубами.
— Комбат, у меня встреча. Перезвоню тебе через десять минут.
— Только перезвони обязательно! Дружище, обязательно!..
Тополь дал отбой и направился к входу в бар, заметив боковым зрением: мальчик не один, и вообще мальчик сегодня роли не играет. Перечитайло изволил прибыть лично. Ожидая, пока Тополь зайдёт в помещение, стучал ботинком по колёсам. Проверял, не сдулись ли.
Тут писатель бы сказал так: вечер изо всех сил переставал быть томным. Клубин со своей драмой, Комбат с идиотскими намёками, теперь профессиональный взяточник — собственной персоной. Но Тополь не был писателем, он просто блякнул шёпотом и толкнул дверь. Плечом, плечом.
В баре было почти пусто, как сказал бы любой писатель. Январь, месяц «отпусков», да ещё и среда в придачу. Новая Десятка, например, пустела чуть менее чем полностью за неделю до Нового года и оставалась таковой недели две после. Российская традиция неделями праздновать в Предзонье стала вполне интернациональной. — Трекеры-американцы, например, рассказывали, что прямо невмоготу им жить в ихней Америке в январе.
В Зоне тоже мало кого можно было встретить. Да, не старые времена, когда людей в Зоне было больше, чем собак, хоть в январе, хоть в удушающем августе. Собственно, потому Клубин и выбирал для охоты январь, как он однажды признался. Лишь раз он приехал в феврале — не мог освободиться, как он объяснил тогда. Тогда он, кстати, и признался, что не любит толпы… Что он имел в виду?
Дался тебе этот Клубин. Всё за отмену выходного, сталкер-трекер, буквально всё! Об этом подумай!
Тополь налил у стойки бесплатного кофе из всегда горячего кофейника, бросил в прорезь дохлой «семьдесят седьмой тушёнки» монетку на благотворительность и понёс свою чашку в любимый уголок. На столике мигала разряжающаяся вчерашняя газета, забыл какой-то библиофил. Тополь свернул пластиковый листок в трубочку и вставил в стойку для салфеток. Не успел он схлебнуть пенку, как Перечитайло очутился напротив, как по волшебству.
— Здоров, ходила.
— Здорово, мздоимец, — вежливо ответил Тополь.
— Ну, говори.
— Как обычно, плюс один.
— За что же плюс один?
— За ещё плюс одного.
— Ну, засылай.
Тополь отхлебнул кофе.
— Скажи-ка мне, Рувимыч, а нет ли какой суеты сегодня?
— Ты зашли давай, зачем явился, потом обменяемся, — сказал Перечитайло нетерпеливо. — Ты что, меня даром дёрнул?
Определённо надо отменять выходной.
— Информация, — сказал Тополь требовательно. — Ещё собственную пулю я не оплачивал. Этот расход пойдёт за счёт государства по-любому.
— Кто бы ещё объяснил — какого государства, — сказал Перечитайло.
— Смотри, Рувимыч, останешься без старого клиента. Выкладывай уже. Сам явился, есть зачем, значит.
— Да ничего такого, Костя, нет, — с досадой сказал прапорщик. — Как с цепи вы сегодня сорвались. Два выхода оплаченных отменили, теперь я мучайся, учитывай на потом. Детский сад, предчувствия у них. Дожили. Любой щен помойный себе пророк, чуть ли не Вобенака! Главное, были бы кто, а эти — пацаньё профсоюзное, едва из отмычки выросли на хозяевских щедротах.
— Кто?
Перечитайло помолчал.
— Это уже стоит, ходила.
— Проехали. В Зоне-то что?
— Как же херово, что Синоптик в заглушке, верно? — спросил Перечитайло, осклабясь. Прапорщик служил на Кордоне почти десять лет, времена помнил и знал.
— Так и тебе никакого профита нет. Раньше чего было любезней: заплати за канал и слушай себе все перемещения. Ништяком-то на выходе брать было выгодней, — парировал Тополь. — Хера ли ты скалишься сейчас, взяточник?
Перечитайло покивал.
— А я не спорю. Пора нам с вами объединиться и прижимать профсоюз. Рвануть их точки глушения. Не та стала Матушка, ох не та. Благодаря твоему дружку, кстати. Угораздило его эти ихние философские булыжники найти. Вот и кушаем теперь баланду, что вы, что мы. А скоро Задница вовсе власть заберёт. А с ним не договоришься.
Малоросликова прозвали Задницей по двум причинам. Во-первых, он был честный служака, остро переживающий своё в частности и подчинённой ему службы в целом трёхсмысленное положение. Во-вторых, у него была остро примечательная внешность. Его лицо состояло как бы из двух таких полушарий, как то место, откуда у человека ноги растут. Маленький треугольный носик генерал-лейтенанта, торчащий из щели между полушариями, положения не спасал и, того хуже, каким-то чудом не стал причиной клички ещё оскорбительней. Но, видимо, всё-таки честность что-то значит даже в Предзонье и даже в двадцать первом веке, и Малоросликова погоняли всё-таки Задницей, а не П…дой даже мародёры.