— Десять лет назад почти ровно, — сказал Владислав. — Какая-то ирония усматривается в ваших вопросах.
— Десять лет? И с тех пор ничего не изменилось?
— Хм. Кое-что не меняется и за сто лет. И никогда.
— Что же, например?
— Чувство благодарности.
Иппон.
Комбата заткнуло. Владислав так и не дождался продолжения, чуть-чуть повернулся к сестре и попросил:
— Влада, передай письмо Владимиру Сергеевичу, пожалуйста.
— Одну секунду, — сказал Комбат. Всё-таки он был сталкер, крутой мужик, государственный преступник, физик и всё такое. — Где тётя Ира хранила деньги на хозяйство?
— Я брала их из второго тома девяностошеститомного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, — ответила Владислава, остановив руку у груди… у грудей… ничего не видно.
— А как звали любимого кота тёти Иры?
— Мы его, естественно, не застали. Фотография висела на стене в зале. Борис Николаевич, — сказал Владислав. — Больше котов у тёти Иры никогда не было.
— Я тоже его не застал. Давайте письмо, — сказал Комбат, беря со стола ридер. Близнецы переглянулись. Владислава вытащила из внутреннего кармана (блеснула белым вроде бы белая рубашка у неё под курткой) некий объект.
— Владимир Сергеевич, ридер вам не понадобится, — сказал Владислав. — Письмо на бумаге.
Комбат принял протянутый ему предмет. Удивительный, почти квадратный бумажный конверт с картинкой. Уголки сильно обтрёпаны. Воспоминание. В комоде в спальной тёти бабы Иры, в верхнем ящике справа лежат стопкой зелёные тонкие тетрадки, чистые и наполовину исписанные… ручки и карандаши в мутном пыльном целлофановом пакете… красная резинка стягивает пакет… кусок сургуча… и толстенная пачка вот этих конвертов. На картинке изображён писатель И. А. Ефремов. На фоне Туманности Андромеды. Со спутниками. Юбилейная почта СССР. Как же так… Ведь сейчас письмо в таком конверте не доедет никуда, в машину же почтовую не влезет… До Комбата не сразу дошло, что письмо адресату доставили без применения почтовых машин.
Он посмотрел на Владиславу, он посмотрел на Владислава. В горле что-то мешало, со вкусом гудрона, не проглотить.
Конверт был запечатан. Комбат осторожно оторвал полоску сбоку и вытащил двойной листочек большого формата в линейку, сплошь исписанный бисерными буковками. Тётечка Ирочка вела письмо, как всегда, колонками поперёк линовки.
«Здравствуй, мой Вовочка. Прошло 20 лет, но я надеюсь, ты помнишь меня, не забыл меня. Это я, Кострикова Ирина, твоя баба тётя, как ты меня звал. В первых словах моего письма (откуда цитата, Вовочка, помнишь?) хочу сообщить тебе: письмо это к тебе попадёт через несколько лет. Господь только знает, если он есть, буду ли я ещё живой, но уже сейчас вижу, что жизнь моя прошла нормально — и плохое, и хорошее было, и было их примерно поровну. Не верую, но грех жаловаться.
На здоровье я не жалуюсь, вот только артрит мучает, много не напишу.
Очень по тебе скучала я все эти годы, но сердце ты не рви и не винись, что разошлись наши с тобой дорожки: глупость и, значит, грех — обижаться на взрослого мальчишку, что он носу домой не кажет. Всё правильно, живи, как сердце и обстоятельства подсказывают. Я помнила о тебе, любила тебя, внучек мой, но я не ждала тебя. Дел было много, и сердце моё пусто тоже не было.
Надеюсь, Сергей и Василиса здоровы и ты им пишешь или звонишь. Передавай им от меня поклон. Ссора наша была идиотством. Я виновата, не Василиса. Пусть она меня простит. Попроси её за меня, Вовочка. Я была старая дура, да ещё и дура из прошлого веку.
Надеюсь, ты счастливо женат и здоровы детишки твои.
Надеюсь, ты здоров и не беден.
Надеюсь, что ты бросил свои глупости в Чернобыле, хотя мне и придётся с тобой как раз о Чернобыле поговорить.:/ И просить тебя вернуться туда, если глупости ты всё-таки бросил. Прости меня за это, мальчик.
В Белоруссии я жила не всегда. До 92-го года я жила со своей старой бабкой в деревне Котлы — в пятнадцати километрах от Припяти. Деревня была в старой зоне отчуждения первого Чернобыля, даже не деревня, а хутор в десять дворов, как бы выселка от Плютовища.
До войны бабка работала уборщицей во Дворце культуры ЧАЭС (не помню названия) в Припяти и держала коз. На работу бабушка ездила не велосипеде. Моя мама меня бросила совсем маленькой, где она и что с ней, я так никогда и не узнала — бабка моя была суровая неграмотная женщина и прокляла свою дочь страшным проклятием. Мне кажется, что однажды под Рождество мама приезжала, ночью, но бабка её и на порог не пустила.
В 86-м году мне было уже пятнадцать лет, и начало войны я помню хорошо. Я заканчивала школу и собиралась поступать. Но война всё изменила. Когда летом началась эвакуация, бабка наотрез отказалась уехать, сдать коз на уничтожение, и мы с ней и с козами спрятались на хуторе, где-то недалеко от деревни. Бросить одну я её не могла, переубедить уехать тоже, и я осталась с ней.
Примерно через два года, когда строили первый саркофаг и всё немного успокоилось, мы вернулись в бабкин дом в Котлах. Мы там были не одни. Довольно много людей жило. Жили мы с огорода, и организовалось с жителями что-то навроде коммуны.
Если честно, я вспоминаю это время как очень хорошее. Однажды мы всей деревней дали отпор мародёрам, одного даже схватили и передали милиции. Парней вокруг не было, забот хватало, из припятской библиотеки я натаскала книг и, читая их, строила мечтательные планы. Но очень сильно сознавала, что бабушку не оставлю до её смерти.
В деревне был православный поп…»
Conductor in hell,
Conductor in hell,
Why you here?
Why you came for me?
You dream' to become strong,
You dream' to become great,
You dream' to adjure people.
Yea, you itself has called me…
Yea, you has a business in hell…
Get up! (don't worry)
Stand up! (be happy)
Us time to go…
Lenka Kolhia
Комбат, как Путин в хронике, перекинул страничку вверх.
«Он не служил и не носил рясы, но все верили, что он рукоположен, что он настоящий. Он появился, когда деревня собиралась. К нам ведь пришли многие из других деревень, по одному, по два человека. Поп появился примерно в 1989 году, зимой, то ли в самом начале весны. Занял домишко с окраины, сколотил крест из досок на крыше. Бабки стали собираться у него вечерами, на чаепитие. Он читал вслух Библию и жития, у него с собой было. Его кормили всей деревней. На лице у него была большая родинка рядом с глазом. Моя бабушка одна не верила, что он поп. Она решила его разоблачить, ходила на чаепития и провоцировала его на религиозные темы. В результате они подружились, и он перешёл жить к нам.