Трупы пяти мальчишек и двух девчонок валяются на земле.
— Наркоманы. Бляди. — Носок тяжелого ботинка бывшего милиционера втыкается в ребра мертвого уже тела, заставляет труп подпрыгнуть. — Получили, бляди? Не так еще получите!
Краев стоит и плачет. Закрывает лицо руками.
— Бери флягу, хлюпик! — Мент отвешивает ему мощный подзатыльник. — Чего раскис? Не видел такого? Я и не такое видел. Ничего… Наведем порядок. Не долго еще осталось… Наши к власти пришли.
«Президент Соединенных Штатов Америки заявил о возможности более активных мер вмешательства, вызванных неуправляемой ситуацией в России», — снова хрипит приемник, уже в предсмертных муках. Садится последняя батарейка. А ведь мог бы Краев и позаботиться, купить ящик этих чертовых батареек. Мог бы просчитать свое недалекое будущее. Нет, свято верил в чистоту помыслов, в оптимальное развитие вероятных событий. Даже в возрождение России верил. Какое уж там возрождение? Снова каменный век. Великая смута. Грош цена тебе, Краев. Пуля в лоб — вот и все, чего ты заслуживаешь. Пешка. Вечная пешка в руках разжигателей смуты.
* * *
Николай Краев вдруг вспомнил ночь выборов. Ночь Мучительного ожидания результатов. Пройдет — не пройдет… А вдруг не пройдет? Должен пройти по всем выкладкам, но кто знает, что может случиться? Огромная страна, распластавшаяся по земному шару от Чукотки до Балтийского моря: сотни миллионов избирателей, десятки тысяч людей, обрабатывающих бюллетени. Что можно сделать с результатами? Все, что угодно. Была бы отмашка сверху…
— Больших подтасовок быть не должно, — говорит Давила. Улыбка напряженно застыла на его лице — скорее привычный спазм мышц, чем проявление чувств. — Ты сам знаешь, в чем наша сила. В популярности. В поддержке, скажем так, широких народных масс. Широчайших и широченных. Что мы постарались сделать — так это посадить на каждый участок своих наблюдателей. На каждый, да побольше! Энтузиастов из местного населения у нас хватает. Процентов десять голосов у нас, конечно, украдут. Но нас это устроит. Запаса у нас хватает… Нет, ты смотри, что делается! Уроды!
Два столбика на экране почти сравниваются. Желтый — нашего кандидата. И синий — их кандидата.
«Обработано пять процентов бюллетеней, — говорит усатый ведущий ночного шоу. — Как видите, ситуация напряженная. Кандидаты идут, что называется, ноздря в ноздрю. Но напоминаю нашим зрителям, что эти данные получены в основном из районов Дальнего Востока, где традиционно сильна поддержка существующей власти. И как результаты изменятся в течение ближайших часов, не берется предсказать никто из присутствующих у нас в зале политических комментаторов».
Рука Краева шарит по карманам в поисках сигарет.
— И двадцать процентов украсть могут, — сипит он, задыхаясь от нехватки никотина. — Могут, сволочи. Тогда все прахом…
— Спокойно. — Тяжелая рука опускается на его плечо. Генерал Сергеичев протягивает Краеву сигарету, щелкает зажигалкой. — Не дергайся, Коля. Ты свою работу сделал. Мы тоже кое-что подготовили. Не зря старались. Сиди, Коля, кури. И смотри, что дальше будет.
Что не нравилось Николаю — то, что он не знал всего. В самой верхушке их предвыборной команды было около десяти человек. Каждый отвечал за свою работу. И никто не знал всего. Все знал только Илья Георгиевич Жуков. Интересно, что знает этот хитрый Давила? Краев посмотрел на Давилу. Улыбается, как резиновый клоун. Ходит туда-сюда, топочет, как слон, руки сцеплены за спиной.
Все они сидят в огромном бункере, погруженном под землю на двадцать метров. Вся команда. Краева привезли сюда только вчера, а писатель, говорят, прятался здесь весь последний месяц. В зале чисто, просторно, модерновая отделка под евроремонт. Но уюта нет. Телевизоры не дают расслабиться, пульсируют источниками нервирующего напряжения. Здесь какой-то военный объект — может быть, бывшая шахта для ракет. Здесь команда Давилы прячется от враждебного окружающего мира. В этом бункере их трудно достать. Да и поздно уже доставать — раньше надо было. Хотя неприятностей было предостаточно. Три покушения на кандидата в президенты, пятеро убитых охранников, развороченная взрывом машина. У кандидата нет серьезных ранений, только осколками стекла посекло лицо. Крупным планом — алая кровь, текущая по лбу, внимательные серые глаза, писатель стоит на коленях около раненого охранника, перевязывает ему руку бинтом. Бинт тут же пропитывается кровью. «МЫ ВОССТАНОВИМ ПОРЯДОК!» Рост популярности — еще на двенадцать процентов. Были ли эти покушения настоящими, не инсценированным?
— Илья! — Краев манит пальцем Давилу, подзывает его к себе. — Слушай, Илья, — говорит он шепотом. — Честно скажи, эти покушения на нашего писателя… Они настоящими были?
Улыбка Жукова стекает по щекам, превращается в брезгливо выпяченные толстые губы. Жуков снимает очки, протирает их галстуком. Снова надевает их и втыкает в Краева два сверла ледяных глаз.
— Подонский вопрос. Я вообще могу не отвечать. Но отвечу. Да, настоящие. И еще два покушения были, о которых никто не знает. А ты, Краев, в следующий раз пораскинь мозгами, прежде чем задавать подонские вопросы. Это для тебя все легко — электорат, рейтинг, процент туда, десять процентов сюда… Посмотрим еще, как ты свою работу выполнил. Какой результат будет. А мой результат — вот он. Жив человек. До сих пор не могу понять, как нам удалось в живых его сохранить…
Жуков показывает пальцем туда, где на большом кожаном диване спит писатель, подложив под голову пачку газет. Он единственный в этом зале, кажется, не имеет отношения к происходящей свистопляске. Он единственный не переживает. Он просто спит.
Иногда Краеву казалось, что у писателя вообще нет нервов. — Что он — идеальный думающий механизм, сделанный из самой прочной стали, обтянутый человеческой кожей и загримированный под гуманоида. Но это было вовсе не так. За внешним хладнокровием писателя пряталась далеко не холодная душа. Краев хорошо почувствовал душу этого человека, когда работал с ним над книжкой. Книги удавались. Проект, задуманный Краевым в горячечном безделье, казавшийся почти неосуществимым, обрастал плотью — настолько живой плотью, что иногда Краеву становилось страшно. Он привык держать под контролем деяния рук своих, но книги эти жили уже собственной жизнью, требовали от создателей своих большего, чем привычная сноровка в изготовлении интеллектуального продукта. Смог бы Краев сам написать такое чудо, как роман «Сверхдержава»? Никогда. Все-таки он не был литератором. А писатель — может быть, он был гениален и помощь Краева ему вовсе не требовалась? Да нет — писателем он был сильным, но не гениальным.
Они работали вместе — и порознь. Писатель был жаворонком, он творил по утрам. А сова Краев просыпался в пять вечера, приходил к писателю, забирал отпечатанные на принтере свежие страницы, чтобы не спать ночь, курить одну сигарету за другой, ворошить волосы, совершенствуя конструкцию уже созданного — иногда страницу, иногда абзац, иногда одно-единственное слово, способное изменить все. Писатель и Краев не вели длинных бесед. Процесс создания книг казался обоим настолько интимным, что они боялись нарушить взаимопонимание лишним фальшивым словом, произнесенным вслух. Они понимали друг друга письменно. Такой вот эпистолярный роман…