Трудно сказать, сколько лет было этому человеку. Наверное, около тридцати лет. Но выглядел он так, словно умер не менее десяти лет назад и над ним потрудились хорошие специалисты по бальзамированию.
Такая вот парочка. Старый китаец в дорогущем костюме привез развлекаться молодого европейца в дешевой турецкой олимпийке и ржавом допотопном кресле в Парк Чудес. Только не видно было, что молодой человек развлекался. Он никак не реагировал на звуки, которые окружали его со всех сторон.
Они просто стояли посреди широкой улицы, на мощеной мостовой Канзаса, и все обходили их с обеих сторон. Старик смотрел неподвижно в некую точку, находящуюся между Салуном и Ковбойским тиром. Куда смотрел парень в коляске, было непонятно. Возможно, он спал. Но мне казалось, что он даже не дышал.
Назвать развлечением это было трудно.
Они стояли так минут десять. Недалеко от меня, метрах в десяти. Я смотрел на них, и выпил уже свое пиво, и разобрался со своей отбивной. Меня уже начала доставать их неподвижность. И вдруг старик медленно пошел и покатил коляску перед собой. Я с облегчением вздохнул.
Они двигались по направлению к Мексике. Я двинул туда же, потому что подходило время дневного представления.
Я участвовал в нескольких представлениях, в разных амплуа. Если в утреннем «Да здравствует Мексика» я жонглировал бандерильями, то в дневном представлении я работал с кастаньетами под музыку марьячей, а потом метал ножи.
Это было моим новым номером. Точнее, я жонглировал ножами - четырьмя, а потом пятью, а потом даже шестью. И только в конце номера я кидал их - и просто так, и с поворотом, и не глядя, через голову. И все они втыкались в специальную доску. Для меня это было довольно просто. Но выглядело эффектно.
Я собирался в спешке. Слишком долго, пожалуй, я сидел сегодня и таращился на эту странную парочку. Я быстро переоделся, достал свои кастаньеты - большие, их специально сделали для этого номера. А вот ножи никак собрать не мог.
Обычно они лежали в коробке - шесть моих метательных ножей. Я уже говорил о них - декоративные цельнометаллические ножи, я купил их в лавке сувениров. Я даже сам подпиливал их напильником для лучшей балансировки. Я чувствовал себя с ними достаточно уверенно. Я знал их, как свои шесть пальцев.
Один нож куда-то пропал. Я чертыхался, и искал его под полками, и чихал от пыли. Но время поджимало, и тогда я решил взять шестым другой нож. Боевой нож - тот самый, единственный, что я умудрился вытащить из Дома инквизиции, из шестнадцатого века.
Он лежал в той же самой коробке. Я не решился оставить его дома, потому что он был настоящим холодным оружием, и нужно было его регистрировать, и объяснять, где я взял такую реликвию, и так далее. Так просто дома он лежать у меня не мог, и я взял его на работу. Здесь никто не стал бы интересоваться им. Подумаешь, нож как нож. Инвентарь для работы. Пусть лежит.
И теперь он должен был поработать по-настоящему в первый раз. Я покачал его на ладони. По весу он не слишком отличался от моих рабочих ножей. По размерам тоже. Ладно, пойдет. Пора бежать.
В начале моего выступления все шло нормально - я подкидывал свои кастаньеты, они выписывали круги в воздухе вокруг меня и выбивали испанский ритм. А я смотрел на китайца и его инвалида.
Они стояли здесь. Теперь я уже точно знал, куда смотрит китайский старикан. Он смотрел точно на меня и, кажется, даже не мигал.
Они мешали мне. Я люблю, когда народ пританцовывает в такт музыке, и хлопает в ладоши, и веселится, и цокает языками, и даже отпускает всякие скабрезные шуточки. Но никогда еще так не было, чтобы на меня таращились неподвижно, как статуи, два человека. Или полтора. Они выводили меня из себя.
Впрочем, ничего страшного. Не стреляли же они в меня, в конце концов? Пусть себе смотрят, работа у меня такая. Какая мне разница, кто на меня смотрит? Вон та девчонка смотрит на меня еще пристальнее, даже ротик открыла розовый. Немка, наверное. Беленькая. Нет, я определенно ей нравлюсь! А ну-ка, крошка, подвигай попкой! Молодец! Может быть, мы с тобой познакомимся поближе? После представления?
К тому времени, когда подошло время для номера с ножами, я успокоился совсем. Как выяснилось, напрасно.
Меня подвел новый нож. Тот, средневековый. Он все-таки был боевым ножом, и ему, наверное, скучно было втыкаться в доску, как это сделали один за другим
пять его мирных собратьев. Ему нужна была другая цель. Живая.
Этот нож был последним. Я уже повернулся спиной к доске, лицом к зрителям, чтобы метнуть его в доску не глядя, через голову. Назад. И вдруг нож вырвался из моей руки и полетел вперед.
Это был великолепный бросок - очень точный. Точно в лоб молодому парню в черных очках, который сидел в инвалидной коляске.
Нож летел и, наверное, радовался, что наконец-то ему нашлось настоящее дело. И все вокруг даже успели замереть от ужаса и ахнуть. И я оцепенел, одеревенел, окаменел, охренел, и сердце мое остановилось.
Только нож не долетел - совсем немного, пару сантиметров. Потому что парень в кресле поднял руку и поймал его. У самого своего лба.
И тут все завопили. Я чуть не оглох от такого дружного рева. Кто-то хлопал и кричал «Браво!», кто-то начал возмущаться, что хотя, конечно, парень в кресле и переодетый артист, но номер слишком рисковый и когда-нибудь он закончится плохо. Марьячи дружно наложили в штаны и хоть и продолжали играть, фальшивили так, словно в первый раз в жизни взяли инструменты. Я стоял с открытым ртом, и ветер гулял в моих кишках.
А парень так и сидел. Мало того, что он поймал нож, он умудрился схватить его за рукоятку! Теперь он так и сидел - с поднятой рукой и с ножом, зажатым в руке. Острый кончик лезвия почти касался его лба.
Старик- китаец невозмутимо, беззвучно разжал его руку и вынул нож. Потом бережно положил руку инвалида обратно на колено. При этом ему пришлось приложить некоторое усилие, словно рука эта была сделана из плохо гнущейся резины.
Лицо парня в коляске оставалось все таким же безжизненным. Ни один мускул не дрогнул на этом лице.
Я со стуком захлопнул пасть и поклонился. Я благодарил Господа, что все закончилось именно так. И предвкушал ураганный нагоняй от шефа, уважаемого Габриэля Ферреры. Прикидывал, во сколько бутылок виски обойдется мне сегодняшний фокус.
Марьячи издали последнюю порцию лажовых нот и ретировались мимо меня гуськом. В глаза мне они смотреть избегали. Конферансье, у которого, кажется, взмок от пота даже галстук-бабочка, сиплым голосом поблагодарил за внимание и объявил конец представления. Народ, как обычно, резко потерял к нам интерес и кинулся к ближайшим качелям-каруселям. А я собрал в кулак всю свою силу воли и пошел к китайцу.
`- Сеньор, - сказал я. - Я не знаю, как так могло случиться. Я приношу свои глубочайшие извинения. И уверяю вас, что в том не было ни малейшего моего злого намерения. Это ужасная случайность…