– И буду слушаться его беспрекословно?
– Не говори глупостей. Опять ты за свое…
– Значит, я стал подлизой? Но почему не чувствую ничего нового, особенного? Я даже запахов не чую, как не чуял и раньше!
– Все это начнет проявляться не скоро – через месяцы, годы. А обоняние… Я не уверена, что оно вообще у тебя появится. Я говорила с доктором Тихомировым, который тебя лечит. Он говорит, что перерезанные обонятельные нервы не могут восстановиться – даже у фрагрантов.
– Значит, я навсегда останусь дефектным муравьем, не чующим феромонов?
– Кто знает? – она пожимает плечами. – Время покажет…
Теперь вы знаете обо мне действительно много, почти все. Знаете то, что я все-таки стал подлизой, хотя и не по своей воле. Знаете, как меня убили, и как я воскрес. Знаете, что я сижу в сумасшедшем доме. Единственное, чего не знаете – как я в попал в сию юдоль скорби. Точнее, за что попал.
Иногда мне кажется, что я напортачил банально и примитивно, что, если бы встал в тот злополучный день с другой ноги, посмотрел бы с утра по телевизору другие новости, съел бы за завтраком другой бутерброд, ничего плохого не случилось бы. Но так кажется мне все реже и реже. По ночам, не в силах заснуть, я взлетаю над городом, оплетенном липкой паутиной, озираю картину с высоты, и мучительно убеждаюсь: все, что произошло – часть большого плана, направленного не только против меня. Я – всего лишь муха, глупо приклеившаяся к крученой ленте, предназначенной для глупых мух.
Я путался под ногами слишком навязчиво, протестовал слишком громко, вел себя нестандартно для подлизы. Вел себя нагло. Вот и допрыгался.
Мой лечащий врач Максим Олегович утверждает, что у меня невроз средней степени тяжести. Говорит, что привести меня в порядок – раз плюнуть, но отпустить на волю пока никак невозможно.
– Сами понимаете, Дмитрий Андреевич, золотой мой коллега, нужно понаблюдать вас. Понаблюдать как следует – вам ведь не нужно, чтобы снова случилось чего-нибудь неправильное, неожиданное, потому что выкрутиться в следующий раз будет куда труднее. И опять же, вы знаете этих деятелей из УВД – они стоят за нашими спинами как церберы. Нужно, чтобы прошло достаточное время, и тогда они успокоятся, отстанут – поверьте моему опыту. Передач нет, говорите? Но это же не проблема! Составьте списочек продуктов, и вам принесут сегодня же к обеду. Что значит – нет денег? О каких деньгах речь, Дмитрий Андреевич? Я почел бы за честь купить все это для вас за свой счет, но вы прекрасно знаете: тот, кто пристроил вас в наше отделение, отставил мне вот такую безделушку, – Максим Олегович показывает мне карту «Голден виза». – Не понимаю, почему вы так упорствуете, Дмитрий Андреевич?
– Не надо мне ничего, – бурчу. – Скину пару килограммов на ваших несъедобных харчах – хоть какая-то польза будет.
«Тот, кто меня сюда пристроил». Подразумевается, что по отношению ко мне совершено великое благодеяние – еще бы, две недели в психушке куда лучше, чем суд и тюрьма. Но я не испытываю никакой благодарности к своему «благодетелю». Я ненавижу его. И не верю в обещанные две недели. Меня будут держать здесь долго – столько, что я действительно сойду с ума. Потому что я дефектный муравей, а таким, по насекомьим правилам, откусывают головы.
Докторское словоблудие знакомо до последней буквы – я сам врач, и знаю, как заговаривать зубы больным – для их же, как принято считать, блага. Пусть мои пациенты не психи, а аппендицитники, флегмонозники, прободные язвенники, сложные раковые, изрезанные вдоль и поперек, истекающие гноем, нашпигованные под завязку не аминазином и прочими нейролептиками, а антибиотиками, фурацилином, гепарином, с трубками в почечных лоханках, дренажами из марли и трубок, – годится все что угодно, лишь бы бедняга выжил. Пусть. Принцип един – что в нашей стране, что в других странах, с докторами из которых я общался. Во всем виноват Гиппократ со своей клятвой, гуманной и в то же время глубоко иллюзорной – люди в древние времена питались иллюзиями ничуть не меньше, чем во времена нынешние, плодящие иллюзии, выстраивающие их этаж за этажом в новую вавилонскую башню. Хотите знать, в чем суть? Что же, скажу вам: больной, если он действительно тяжел, и находится практически в могиле, должен знать о своей болезни как можно меньше. Иначе вдобавок к помирающему организму у него поедет крыша, и тогда быстрым росчерком пера выписывай ему билет в туннель. Имеется в виду тот самый туннель, в конце которого свет.
Свет тот видели многие, но немногие вернулись, чтобы поведать о нем нам, несведущим. Я, к примеру, не видел ни туннеля, ни люминесцентных ламп, его освещающих, но видел Париж. Париж мне понравился, но еще больше понравилось то, что я вернулся. Я предпочел бы настоящий Париж тому, реанимационному. Я до сих пор рад, что вернулся, и не собираюсь снова подыхать. И сходить с ума, кстати, тоже.
Я еще побываю в Париже, вместе с Женькой, и пройду по Монмартру, и она нежно дотронется губами до моей щеки в кафе «Le Pre Grill». Все это будет, и жизнь обретет смысл. Все будет, если я не сойду с ума этой ночью, и не убьют меня в дни ближайшие. Если же будут убивать, то клянусь сдержаться, и не психовать, и не быть героем, и не пытаться прихватить на тот свет никого из людей, назначенных в мои ликвидаторы. Довольно бунтовать.
Был очень простой способ остаться по эту сторону линии, разрезавшей мир глубокой трещиной – не любить Женьку. Но ты полюбил ее, доктор врач Бешенцев. Поэтому не жалуйся – ни на кого и никогда. Время для жалоб кончилось. Просто живи и надейся. У тебя осталось немало секунд, и минут, и часов, а может, и дней. Тебе дали много. Так улыбнись, и вспомни то хорошее, что было. Было. Было же…
Очень трудно удержаться на грани здравого смысла, день изо дня пребывая в психушке. Особенно, если знаешь, что ИХ глаза следят за тобой ежесекундно.
Когда доктор Максим Олегович говорит об «обычном неврозе», он неумело лукавит, не делая скидок на мое медицинское образование. Ведь мелькают в его речи слова «бред преследования». И это обо мне. И это значит: шизофрения. Не просто диагноз, но ДИАГНОЗ.
Это ложь! Нет у меня ни бреда преследования, ни малейшей шизофрении, ни зачаточной даже паранойи. Просто обложили меня так плотно, что невозможно этого не заметить.
К примеру сегодня: пришли эти двое в синих курточках и начали морить тараканов. Насекомых, в самом деле, в нашей психушке хоть отбавляй, и я нисколько не против, чтобы морить их современными ядами, считающимися для людей безвредными. Но зачем ковырять для этого штукатурку? Особенно рядом с моей кроватью?
Нас, небуйных психов, выгнали из отделения всех поголовно. Сперва собрали в столовой, потом построили и повели гулять. Гуляли мы, замечу, почти три часа – до тошноты. Тошно гулять, если нечем заняться. А когда вернулись, никакой химией в палатах не пахло.
Тараканов, правда, действительно стало поменьше, но дело не в них. Главное другое: я замечаю рядом со своей кроватью отколупнутый кусок штукатурки. Неровная такая дырка, размером с ноготь, и довольно глубокая. Зачем ее сделали? Долбили, чтобы достать таракана? Они же не дятлы… В жизни не видел такой подозрительной дырки.