– Не спеши, Робби! Побочное действие препарата проявляется не сразу, а через три-четыре года. Помяни мое слово: скоро нас ждет совсем другая жизнь, потому что наши могущественные стариканы, избавившиеся в России от своих карцином, проснутся не только молодыми, но и безнадежно левыми. И тогда держись! То, что делается у нас во Франции – только начало! Русские клянутся, что отказались от коммунизма и стали нормальными людьми. Русские вошли в большую восьмерку и рассуждают о нашей энергобезопасности, но они лгут, клянусь тебе! У них свои планы, и только теперь, при Путине, они начали по-настоящему осуществлять их. Русские возьмут наших старых банкиров, издыхающих от рака и прочих болезней, вылечат их, сделают моложе на тридцать лет, и заставят работать на себя. Стариканы сделают что угодно, чтобы заполучить исцеление. И вот тогда мы поплачем!
Они перешли границу шепота и начали говорить в полный голос. Я не знал, то ли смеяться, то ли плакать над бредом, который они несли. Потому что была в нем доля правды.
Секретность подлиз была весьма своеобразной: она допускала утечку информации, но искажала ее до неузнаваемости. При этом я сам ничего не знал о масштабах экспансии, намечаемой Гансом, мог только догадываться.
Ганс работал умело и тонко. Когда он был кандидатом в мэры, можно было смеяться над его фантастическими планами, но теперь они начали реализовываться. И идти против его команды было все равно что брести по горло в водяном потоке, движущемся со скоростью курьерского поезда. Снесет, утопит в два счета.
Хотел ли я идти против течения? Конечно же, нет! Даже знать лишнего уже не хотел – наелся информацией досыта. Я получил замечательное место – место рабочего муравья в самом процветающем муравейнике леса. Я четко знал свои функции, мне не приходилось заботиться о своей безопасности и беспокоиться о будущем. И со мной была Женя. Она была незыблемым камнем, на который я мог опереться, чтобы не снесло течением.
Иностранцы вели глупые разговоры справа от меня, а слева сидела Женька, и держала руку свою на моей руке. Она слышала их треп ничуть не хуже меня, но почти не реагировала. Лишь улыбалась едва заметно, когда Андре или Робби выдавали особенно дурацкие перлы.
Она поддержала меня – пришла на это шоу. Могла и не придти – у нее было полно своих дел. И за это я был благодарен ей.
Я так и не знал до сих пор, чем в действительности занималась Женя. Но понимал, что она является одной из высших подлиз.
Смешно говорить о демократии, к примеру, у муравьев или пчел. У них своя иерархия, куда более простая и логичная, чем любое демократическое общество – ни тебе парламента, ни правительства, ни суда и прочих надстроек. В иерархии подлиз я занимал место в самом низу пирамиды – как неофит, еще не доказавший свою преданность годами верной службы. А Женя была одной из высших, как и многие из «первичных» подлиз. Мы жили с ней, спали с ней, собирались пожениться, и не было в этом ни малейшей дисгармонии. Потому что я знал: пройдут годы, и мы станем с Женей равными по статусу. Люди, в отличие от муравьев, живут долго. А фрагранты – даже очень долго…
Церемония вдруг закончилась. Именно вдруг – я так увлекся собственными мыслями, что отключился от окружающего мира, и тут все встали и начали хлопать. Аплодисменты, как и положено, перетекли в овации, я тоже оторвал задницу от стула и произвел несколько хлопков в ладоши, выражая устроителям мероприятия благодарность за окончание мероприятия. В дальнейшие мои планы входило немедленно улизнуть домой, прихватив с собою Женьку, и заняться с ней чем-нибудь действительно полезным для души и тела, потому что работы ни у нее, ни у меня сегодня не намечалось.
Не повезло. На выходе из зала нас перехватил некий мужчинка в черном костюме, уцепил под локоточки и увлек за собою, приговаривая: «Женя, Дима, не вздумайте удрать! Иван Лексеич собирает всех наших, и будет сильно расстроен, если не увидит ваших прекрасных мордашек в столь замечательный день!» Судя по обращению на «ты» и особенностям сленга, незнакомец был махровым подлизой. Мы почти бегом пересекли огромный холл, заполненный людьми, жующими фуршетные бутербродики, пьющими вино и выдающими тем свою принадлежность к «обычным»; затем поднялись на лифте на третий этаж и нырнули в длинный, хорошо уже мне знакомый коридор. В том же направлении двигались группки фрагрантов, все спешили, летели на неслышимый зов Ганса. «Сюда, сюда!» – призывно размахивал руками у одной из дверей Майор – человек, которого я всегда был рад видеть. Мы впорхнули внутрь и оказались в лекционном зале, наспех переоборудованном под зал банкетный.
Забавное получилось зрелище: зал был предназначен для лекций и для просмотра фильмов – столы уходили вверх полукруглым амфитеатром, и именно на них, на белых матерчатых салфетках, были разложены одноразовые тарелки с разнообразными, весьма аппетитными кушаньями, и стояли всякие напитки – само собой, безалкогольные. Внизу, в президиуме перед экраном, были сдвинуты два стола, и за ними сидело несколько человек. Среди них – мэр Сазонов и профессор Благовещенский. Прочих я не знал лично, хотя лица их были мне в чем-то знакомы.
Мы с Женей разыскали два свободных места в шестом ряду – большинство столов уже были заняты. Немедленно налили апельсинового сока, Женька вонзила зубки в бутерброд с сыром, я же, как всегда, предпочел семгу. Мы жевали жадно и с удовольствием запивали, наши друзья с разных рядов отыскивали нас взглядами, приветно махали руками, и мы кивали им в ответ. Через три минуты доступ в зал прекратился и Майор закрыл двери на ключ.
Поднялся на ноги Ганс. В руке, вознесенной высоко над головой, он держал хрустальный бокал с минеральной водой.
– Приветствую вас, мои дорогие! – микрофон раскатисто разнес его голос по залу. – Сегодня у нас особый день! Некоторые уже знают, в чем его особенность, многие еще не в курсе, но сей недочет сейчас будет исправлен. Предоставляю слово истинному виновнику торжества – замечательному нашему Мише Благовещенскому!
Как это мило, по-фрагрантски – назвать профессора Мишей…
Ганс выпил воду одним глотком – залихватски, словно тяпнул водки, шлепнулся в кресло и закинул ногу на ногу. Профессор встал, откашлялся и скрутил бороду в кулаке. Выглядел Благовещенский, в отличие от сияющего Ганса, весьма озабоченно.
– Мы, фрагранты, выходим на всеобщее обозрение, – начал он. – От этого никуда не деться, но делать это нужно крайне осторожно и продуманно. Обычным людям рано знать о нашем существовании. Более того: окончательная легализация фрагрантов станет возможна только тогда, когда мы будем полностью контролировать ситуацию в политике и силовых структурах, а до этого пройдут еще многие годы. Также напомню важнейший постулат: каждый фрагрант должен помнить, что нашей главной целью является не собственное процветание, а благополучие всех людей. Всех! Речь не идет о том, чтобы переделать все человечество во фрагрантов, хотя, вероятно, в отдаленном будущем именно так и случится. Речь идет не об революции, а об эволюции – не слишком быстрой и максимально безопасной. И тут перед нами встает новая проблема: мы становимся слишком заметны. Финансовые компании и фирмы, принадлежащие фрагрантам и нашим друзьям из «обычных», контролируют большую часть рынка в нашем городе и области. Замечу, что значительного передела собственности не произошло – большая часть владельцев предприятий либо стала нашими близкими друзьями, благодаря особой помощи, оказанной нами, либо целиком и полностью поддерживает разумную и взвешенную политику, проводимую нашим мэром.