– Нельзя было спешить, Дмитрий. Нельзя.
– «Нельзя» – твое любимое слово! Почему? Ты хотел доломать меня до состояния полной невменяемости?
– Что, доломал?
– Похоже, нет, – говорю не без некоторой внутренней гордости, хотя годиться совершенно нечем.
– Вначале я хотел тебя убить, – заявляет вдруг Ганс откровенно. – Ты не плохой, нет! Но ты – особый случай, Дима. Фрагрант без обоняния – это калека! Все равно что космонавт без рук и ног – абсолютный нонсенс, первый случай в нашей практике, постоянный источник неразрешимых проблем. Многие считали, что тебя нужно убрать. Твоих друзей не было в городе, остальным ты нравился, но они считали, что исправить тебя невозможно. Ты застрял на грани между фрагрантом и «обычным». И тогда я созвал большое голосование и убедил большинство, что ты должен жить. Ты можешь меня ненавидеть. Больше того: ты должен меня ненавидеть, потому что я распоряжаюсь твоей судьбой. Но ты должен знать: я очень ценю тебя. Более того: я верю в тебя.
– Во что ты веришь? Во что во мне вообще можно верить?
– В это, – Ганс дотрагивается пальцем до своего носа.
– Конкретно можешь объяснить?
– Обоняние. Оно восстановится, и ты станешь полноценным.
– О чем ты говоришь? Перерезанные обонятельные нервы не восстанавливаются никогда!
– Кто тебе это сказал?
– Тихомиров. Нейрохирург.
– Из «Клиники жизни»? Тот, который тебя лечил?
– Ага.
– Много он понимает, этот Тихомиров… Он даже не фрагрант. У тебя будет все, Дима.
– Что будет?! – ору я и кидаю шапку в снег. – Что?
– Вот это, – Ганс снова проводит пальцем по переносице. – Уже начало появляться, а через годик, надеюсь, восстановится полностью.
– И тогда я стану супермуравьем, да? Со мной больше не будет проблем?
– Ты станешь человеком.
– Не стану! Не хочу!
– Женя! – кричит Иван и машет рукою. – Женя, иди сюда!
Все время, пока мы разговариваем, а вернее, гавкаем друг на друга с Гансом, Женя сидит в огромном черном джипе со своими камуфляжными амбалами-охранниками-приятелями. Она спит, откинувшись головой на спинку – я вижу это сквозь тонированные стекла, потому что до джипа всего пять шагов. Двигатель машины работает, и, должно быть, там внутри тепло. А мне – так просто жарко, горячо, несмотря на минус пятнадцать. Я раскалился как печка, пот льет с меня ручьем, бежит струйкой по спине.
Совершенно не моя реакция. Реакция навеянная, навязанная – так же было, когда я говорил с Валерой. Но я не верю в это. Ганс не обдурит меня, фигушки! Я безносый, и феромоны для меня – ничто. Я глубоко втягиваю воздух ноздрями и не чувствую ни малейшего запаха.
Ганс тем временем добирается до джипа, открывает дверь и тормошит Женьку. Что-то говорит Женьке на ухо и выносит ее на руках. Женя заспанно моргает, вид у нее безумно усталый. Она во власти снов, и сны эти, похоже, не слишком приятные.
А Ганс Сазонов ставит ее на ноги, ботинками в снег. На Женьке никакой зимней одежды, даже пятнистую свою куртку она сбросила, только грязная майка с разводами пота из-под мышек. И Ганс хватает меня за стриженый затылок и с размаху прижимает к Жениной груди.
– Нюхай, – командует он. – Нюхай сильнее, придурок! Фома неверующий! Ты меня достал, доктор! Нюхай!
И я снова шмыгаю носом. И слышу явный запах васильков.
Я не слышал его сто лет, даже не помню, каков он. И вдруг понимаю, что это именно он – настоящий запах фрагрантов, перебивающий их пот и все прочие запахи. Запах подлизы в забытье, не контролирующего себя – спящего, или, не дай бог, умирающего.
Но Женька не умирает, она просто никак не проснется. Топчется на месте, хватает меня за шею, чтобы не упасть. Расширенные зрачки ее плавают из стороны в сторону.
– Я учуял тебя, – шепчу ей на ухо.
– Что?
– Я знаю, как от тебя пахнет.
– Как?
– Хорошо пахнет. Не как от людей. Как от цветочка.
– Отлично. Дим, можно, я пойду спать дальше? Умоталась до смерти…
– Ты что, не понимаешь? У меня восстанавливается обоняние!
– Я не сомневалась, что это скоро произойдет.
– Но Тихомиров…
– Пошел он к чертям. Он даже не фрагрант…
Почему все подлизы так любят говорить словами Ганса?
Наш разговор прерывает монотонное гудение мотора. Из прогалины между деревьями выруливает еще одно черное джипище – побольше даже, чем женино. Чешет прямо по нетронутому снегу, все ему нипочем. Наконец, останавливается рядом с нами. Передние двери открываются разом, и наружу вываливаются Родион и Мулькин в клубах пара.
Опа!
– Привет, док, – коротко говорит Агрба, обросший основательной кавказской бородой. Он захватывает меня борцовским приемом и придушивает ручищей за шею – слегка, не до смерти. Поздоровался, значит.
Мулькин сует мне свою птичью лапку для рукопожатия. И говорит Гансу:
– Иван, пора отваливать, в темпе! Ты все объяснил Диме?
– Еще не успел.
– Ты чо, вообще? – Джеф крутит пальцем у виска. – Тебе же русским языком сказали: со временем вообще кранты! Самолет стоит под парами, люди ждут, бабки крутятся! Нас просто не поймут!
Вот тебе и субординация. Мелкий Мулькин без стеснения наезжает на мэра города, а тот лишь розовеет от смущения.
– Извини, Вась…
– Чего извини? Я, что ли, ему объяснять буду? – Джеф тычет в меня пальцем. – Давай, три минуты на базар и отваливаем.
– Даже шашлыка не попробуете?
– Кто готовил шашлык? – встревает Агрба.
– Валера.
– Тогда пойдет. Киньте нам пару-тройку шампуров, слопаем по дороге – два дня уже ничего толком не ели. Извини, Ганс, но со временем реальный кирдык. Давай, быстро объясняй все доктору.
И Ганс говорит:
– Мы не уживемся с тобой в одном городе, Дима. Придется тебе уехать.
– Я в курсе. Вместе с Женей, надеюсь?
– Разумеется. И не только с ней. Родион, Джеф, Полина, Майор… С тобой уедет немало наших – тех, кого ты успел узнать и полюбить.
– И в чем же причина этого? Только во мне?
– В тебе – в последнюю очередь. – Ганс усмехается и качает головой. – Причина такая: применяя излюбленную тобой энтомологическую терминологию, пора начинать роиться. Вы – не первый рой подлиз, но один из первых. Через несколько часов будете на месте. Выбирай, какой город тебе нравится?
– Париж, – наугад брякаю я.
Все дружно ржут, даже Женя окончательно проснулась и смеется. Умею я рассмешить, если захочу.