– Прости, – шепнула она, спустя небольшую вечность.
– За что?
– Я накричала на тебя.
– Я не сержусь.
– Врешь, сердишься.
– Вру, сержусь.
– Ты милый, Дим, ты хороший. Не сердись.
Она поцеловала меня в губы – нежно, тихо, едва прикоснулась, но разряд тока прошил меня с головы до пяток.
– Объясни, что случилось, – шепнул я.
– Кого ты больше любишь – меня или мэра?
Вопрос стоило занести в книгу рекордов Гиннеса в качестве рекордсмена по степени идиотизма.
– Тебя, белочка, только тебя. Куда больше, чем мэра. Клянусь.
– Извини, я была не права. Но ты же ничего не знаешь.
– Это ты тонко заметила.
– Ты не будешь его доверенным лицом?
– Не буду. Я и сам не горел желанием, а уж при такой твоей реакции… Почему ты так ненавидишь Житника? Ты что с ним… это? Ну, сама понимаешь…
– Спала с ним – ты это имеешь в виду?! – Женька захохотала громко и искренне. – С этим старым гиппопотамом? Как тебе такое в голову пришло? Ты ненормальный, Димка, да?
– Откуда ты знаешь его запах? Я понимаю, что ты подлиза, человек-собака, и все такое. Но как ты могла уловить, что запах именно Житника?
– Приходилось с ним сталкиваться, – Женя брезгливо пожала плечами. – А запахи людей я помню так же, как ты их лица.
– А издавать запахи можешь? – я тут же зацепился за секретную тему.
– Все люди могут издавать запахи.
– Я имею в виду специальные запахи.
– Феромоны? – Женя отстранилась, посмотрела на меня внимательно, прикусив белыми зубками нижнюю губу. – По-моему, так ты их называешь?
– Они самые.
– Да, умею, – сказала Женя. Сказала жестко, воткнув в меня серьезный взгляд. – И все подлизы умеют. Только это вовсе не запахи. Человек не может уловить феромон как запах. И все равно феромоны действуют – подсознательно, но очень сильно.
– Это ваша тайна.
– Одна из наших тайн. – Женя коротко кивнула.
– А на меня феромоны совсем не действуют?
– Совсем. Я выяснила это сразу же, как только… Ну в общем, еще там, в больнице.
– Тебе это непривычно?
– Очень. – Женька прижалась ко мне гладкой щекой, руки ее заскользили по моему телу. – Зато я знаю, что нравлюсь тебе по-настоящему, без всяких уловок.
– «Нравишься» – не то слово! Я люблю тебя, белочка! Очень люблю!
– Я вижу, – улыбнулась она. – Заметно невооруженным глазом.
Я поднял ее на руки понес в постель – такой, как была, мокрой, из под душа. Потому что времени вытираться у меня не было. Просто ни минутки.
* * *
– Белочка, моя любимая белочка! – произнес я, ласково гладя Женю по спине. Она лежала на животе, отдыхала после любовного цунами.
– Белочка? – переспросила она. – Почему ты так меня называешь?
– Ты вся такая беленькая… Кстати, почему? Лето, все ходят коричневые как негры, а ты словно снегурочка. Не любишь загорать?
– Терпеть не могу, – Женька передернула плечами.
– Что, все подлизы не загорают?
– Ну, не все… Но многие.
– Вам это нельзя? Как алкоголь?
– Почему, можно. Только вредно загорать. Рак кожи можно заработать.
– Что, боишься рака, трусишка? – спросил я шутливо. – По-моему, тебе это не грозит – молода ты слишком.
Женя резко посерьезнела, помрачнела лицом.
– Дети тоже болеют раком, – заявила она. – Уж ты-то, врач, об этом знаешь.
– Но ты не ребенок.
– Дим, у меня был рак, – сказала вдруг Женя. – Когда мне было одиннадцать, я заболела. Нефробластома, рак почки. Я лечилась целый год.
Я разинул рот от удивления. Женечка не уставала поражать меня подробностями своей биографии.
– А потом? – спросил я.
– А потом выздоровела.
– Тебе делали операцию?
– Нет. Была неоперабельная форма, третья стадия. С метастазами.
– И что, только химиотерапия? – спросил я, изумленно качая головой.
– И лучевая еще. Я была лысая, представляешь? И вся в вот таких фиолетовых пятнах, – она показала пальцами нечто размером с пятак. – И ездила в инвалидном кресле, сама ходить не могла.
Ничего себе! Признаюсь, то, что она рассказала, звучало правдоподобно. Но какой смысл было ей врать, – тем более мне, врачу?
– Нефробластома третьей стадии – очень тяжелая болезнь, – заметил я. – Такое плохо лечится. Во всяком случае, шансов дожить без операции до теперешнего твоего возраста у тебя практически не было.
– Ладно, давай не будем об этом, – она, как всегда, резко свернула разговор. – Не хочется вспоминать.
– Вот почему ты боишься больниц?
– И поэтому тоже.
– Тебя лечили за границей?
– Почему ты так решил?
– Неоперабельная нефробластома. И ты выздоровела всего за год. У нас так не умеют. Во всяком случае, не умели в то время, когда тебе было одиннадцать.
– Значит, умели.
– В Москве?
– Нет, здесь, в нашем городе.
– В нашем? За год? Кто тебя лечил?
– Не скажу!
– Кто?!
– Дим, что ты опять прицепился? – промурлыкала Женя, переворачиваясь на спину и соблазнительно вытягиваясь на простыне. – Ну не хочется мне об этом сейчас говорить.
– А чего тебе сейчас хочется?
– Угадай с трех раз.
Я угадал с первого. И то, что случилось после угадывания, понравилось нам обоим.
Прошло несколько дней. У меня была Женя, и она отвечала мне взаимностью. Пожалуй, это можно было назвать больше, чем просто взаимностью, но я не форсировал события. Все и так шло хорошо, шло своим чередом.
Жизнь моя наладилась, я не ощущал грядущих угроз. А Женя ощущала.
– Тебе нужен еще один сотовый, – сказала она однажды вечером. – Для связи со мной.
– Без проблем, – отозвался я, – завтра же куплю. Только не очень дорогой, денег сейчас лишних нет…
– Не покупай ничего. – Она открыла ящик стола и достала мобильник – здоровенный, с мою ладонь величиной, такие, кажется, называются смартфонами. – На, Дим, это тебе.
– Спасибо, – пробормотал я растерянно и растроганно. – Спасибо, белочка. Продолжаешь делать мне шикарные подарки?