Все подлизы, с которыми я познакомился, были хорошими людьми – порою жесткими, часто немногословными и скрытными, но никогда – подлыми, жадными и тупыми. Ганс выбирал из человеческого материала самое лучшее.
Ему было из чего выбирать.
* * *
Больше всего из пережитого в те дни запомнилась элитная вечеринка в старинном трехэтажном особняке, в самом центре города.
Я не хотел туда идти – боялся, особенно после того, как Женя заявила, что мы пойдем без грима. Когда я сказал, что я не желаю идти, моя принцесса лишь холодно пожала плечами и сообщила, что пойдет одна – еще раз дала понять, что нужна мне куда больше, чем я ей. Само собой, я немедленно собрался ехать. Женечка повела меня к гардеробу и выдала белую сорочку с воротничком-стойкой, галстук-бабочку, смокинг и брюки – настолько отутюженные, что, казалось, об их стрелки можно порезаться. И впридачу – коробку с черными лаковыми туфлями. Я решил было, что дорогущий инвентарь взят напрокат, но Женя без обиняков заявила, что купила это специально для меня в хорошем бутике, что это ее маленький подарок. Я, как и положено, обалдел, даже не сумел как следует поблагодарить – пробормотал какую-то чепуху. Впрочем, вряд ли Жене была интересна моя благодарность – я был ее любимой игрушкой, и наряжать меня было законным правом владелицы. Она помогла мне одеться, потому что я не мог справиться даже с рубашкой – пуговиц там было немереное количество, запонки я держал в руках впервые в жизни, и смокинг с непривычки сидел наперекосяк. В свою очередь, я помог ей – застегнул молнию на очаровательной спинке. Одеяние Евгении было поистине шикарным, не представляю, сколько такое могло стоить. Не какое-нибудь набившее оскомину «маленькое черное платье», но наряд «от кутюр» из зеленого шелка, с декольте спереди, широкой юбкой, длинной и складчатой, со стразами, кружевами и отделкой маленькими камешками, сверкающими как бриллианты. В первый раз я увидел Женю в макияже, в бальном платье и туфельках. Она вертелась перед зеркалом и оправляла складки, не обращая на меня внимания. Я снова понял, что не стою и ее мизинца.
– Тебе не нравится, милый? Ты чем-то расстроен? – Женя повернулась, мгновенно уловив мое настроение, как и всегда.
– Нет, белочка, что ты! Просто голова кружится от твоей красоты. Я не понимаю, почему ты живешь со мной, жалким старым уродцем…
– Зато я понимаю. – Она лукаво улыбнулась.
– Почему?
– Это великий секрет! – Она приложила пальчик к губам.
– Поведай его мне! – Я с трудом удержался от того, чтобы встать на колени.
– Не сейчас, милый.
– Но когда же, когда? – Я театрально заломил руки в невысказанном страдании.
– Сегодня. Этим вечером я скажу тебе все.
– Уже вечер! Можно говорить!
– Не спеши, господин сердца моего. Как говорил Чжуанцзы, «Великое – мало, длинное – коротко, далекое – близко».
– Повинуюсь, госпожа…
* * *
Можно было ожидать, что нас доставят в особняк в помпезном авто – «Бентли», «Крайслере», или хотя бы в «Мерседесе». К счастью, такого не произошло, а то бы я чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Отвезли нас на обычной «Волге» довольно потасканного вида, Женечка в сверкающем наряде смотрелась внутри нее нелепо, впрочем, как и я в смокинге. Нас высадили у черного хода и Женя быстро юркнула в дверь. Я попытался последовать за ней, но два плечистых амбала сноровисто перегородили дорогу.
– Простите, вам нельзя.
Вот тебе и светский раут – даже на порог не пускают.
– Он со мной! – крикнула из коридора Женя. – Он есть в списке!
– Фамилия?
– Бешенцев, – буркнул я, подозревая, что в список меня внести забыли, и втайне даже надеясь на это.
Один из охранников достал компьютер-наладонник, пробежал глазами по экрану и преобразился в лице, засветился от доброжелательности.
– Добрый вечер, Дмитрий Андреевич! Рады видеть вас у нас в гостях! Извините за накладку – мы видим вас впервые. Добро пожаловать, хорошего вам отдыха! Проходите.
Я прошел. Женя подхватила меня под ручку и быстро повела по коридору – мрачному, тускло освещенному лампами, имитирующими свечи. Доски старого дубового пола поскрипывали под ногами.
– Дим, прекрати мандражировать! – горячо зашептала она мне в ухо. – Никто тебя здесь не съест! Богатых будет полным-полно, но не вздумай изображать перед ними бедного родственника. Они ничуть не лучше и не умнее тебя. Ты у меня самый лучший! Ты бывал за границей, отлично говоришь по-английски, образован, умен, эрудирован, красив…
– Даже красив? – усомнился я, тоже шепотом.
– Даже. А что, есть в этом сомнения?
– Есть, еще какие.
– Дурачок ты!
– А только что говорила, что умный…
– Ты умный дурачок! Для меня ты – самый красивый.
– А для других?
– Какое мне до них дело?
Я вдруг подумал в тот момент, насколько права Женя в своем привычном пренебрежении к мнению окружающих. На самом деле, какое дело мне до других, если я только что услышал от нее слова: «Ты у меня самый лучший!» Все в этом мире относительно. Даже Женя, пришло мне в голову, может быть, не так красива, как мне кажется, просто так я ее воспринимаю. А на самом деле – девица лет под тридцать, выглядящая как голенастый журавль. Для многих, любящих пышные формы, она плоская, пресная и бесцветная. А для меня – само совершенство.
Женя внешне похожа на Любку, и в тоже время отличается от нее во всем. Люба предъявляла себя громко – носила туфли на высоченных каблуках, хотя и так была немалого роста. Цокала каблуками, топала ими так, что слышно было за версту. Меня это раздражало, как и любовь ее к громкой музыке и вечно орущему телевизору, особенно в конце нашей с ней совместной жизни раздражало, просто выводило из себя. Женя – совсем не такая. Тихая она, Женечка. Хотя и прорывается в ней временами резкость – особенно, увы, в отношении ко мне, но все же трудно представить ее грохочущей каблуками, привлекающей к себе внимание окружающих. Она предпочитает бесшумные кроссовки, какие-нибудь тапочки, или, в случае необходимости – туфли на низком каблуке. Почему она такая? Из-за необходимости подлиз действовать исподтишка, быть незаметными и не высовываться? Да нет, вряд ли. Подлизы бывают разными, какими угодно – и шумными, и развязными, мало чем отличаются в этом от обычных людей. Просто Женя так вот устроена. И это меня более чем устраивает.
В тот вечер Женя переменилась, показала себя во всем великолепии. Это и стало причиной моего испуга. Я снова понял, что могу потерять ее в любой момент, и никак не мог справиться с собственным страхом.
Коридор повернул направо и неожиданно кончился, вывел нас на ярко освещенную площадку перед широкой мраморной лестницей. Появились официанты в черных сюртуках, озабоченно снующие с подносами по ступеням вверх и вниз. Сверху поплыли звуки музыки – к счастью, не русской попсы, и не классики, которую я тоже не слишком люблю. Играл биг-бэнд, большой джазовый оркестр, звучала медленная песня Фрэнка Синатры, она действовала умиротворенно, успокаивающе. Мы степенно поднялись на второй этаж и оказались в большом, да нет, что там большом – просто огромном зале. Белые колонны, высокий потолок с ажурной лепниной и росписью, на стенах – классические картины маслом, на окнах – тяжелая плюшевая драпировка с золочеными шнурами. Народу присутствовало немало, около сотни человек, но они казались немногочисленными, занимая лишь малую часть пространства и теряясь за рядами колонн. Несколько пар неторопливо кружились в танце у эстрады, остальные сидели на старинных пузатых диванчиках, стояли у столов, накрытых а-ля-фуршет, бродили по зале под ручку, переговариваясь, куря сигары и потягивая шампанское из бокалов на тонких ножках.