Он знал, что ягненок окажется бараниной, а кэрри подается для того, чтобы скрыть неприятный вкус мяса или остальных частей ужина. В пироге с цыпленком будет очень мало мяса и много наполнителя - муки и воды. «Вино» будет просто вином, какое бы у них ни оказалось под рукой. Белое или красное - этого не оговаривалось.
Оглядев комнату, он увидел Питера, уже сидящего за угловым столиком, изолированным стоящими вокруг пустыми столами от других посетителей. Питер поманил его рукой.
Не нашлось места, где можно было бы оставить плащ и шляпу. Шейн снял их, пока подходил к столу. Он повесит плащ на спинку стула - если только ощутимая прохлада помещения не заставит его надеть его снова, как уже сделали некоторые посетители, чтобы не замерзнуть.
Он подошел к столу Питера. Перед тем стоял большой стакан красного вина, почти полный. Второй стакан вина стоял напротив. Шейн уселся на свободный стул, положив плащ и шляпу на пол между стулом и стеной. Взяв стоящий перед ним стакан, он отхлебнул из него. Вино было ужасным на вкус.
– Давно здесь? - спросил Шейн.
– С того часа, как заведение открылось для ужина,- сказал Питер слегка раздраженным тоном.- Не беспокойся. Я следил за каждым, кто приходил. Не было никого, знакомого мне, так что можно быть уверенным, что здесь нет никого, кто знает меня.
– Отлично,- сказал Шейн. Взяв лежащее перед ним меню, он просмотрел его.- Я возьму ягненка с кэрри. Заказывай.
– Когда сюда доберется официантка,- проворчал Питер.
– Каковы последние сведения о количестве людей, прибывших с континента? - спросил Шейн.
– Восемь,- ответил Питер.- Из Амстердама приехала Анна тен Дринке, из Милана - Джордж Маротта, ты его помнишь, он говорил с тобой по-баскски. Альбер Дезуль из Парижа уже был здесь и Уильям Хернер - так что у нас есть большая четверка.
– Меня удивляют - как ты их назвал - тен Дринке и Маротта.- сказал Шейн.- Амстердам совсем близко, да и Маротта знает меня и знает, что Мария уже здесь. Я полагал, что эти двое будут первыми среди прибывших. Как ты считаешь, их поздний приезд говорит о чем-то?
– Ничего не могу сказать об их соображениях,- ответил Питер.- Некоторые из менее известных личностей могли приехать только ради поездки в Лондон - твой вызов дает хороший повод. Маротта и тен Дринке не нуждаются в поводах. Так же как и Дезуль и Хернер, так что, возможно, они смогли оторваться от обычных дел только на короткое время.
– Понимаю,- сказал Шейн.
– Между тем,- продолжал Питер,- они начинают выказывать естественное нетерпение в ожидании встречи с тобой. Я рассказал им о новом проекте Губернаторского Блока и твоем участии в нем и дал понять, что тебе нелегко освободиться хотя бы на время и что именно этот факт не позволяет тебе встретиться с ними. Но они все равно беспокоятся.
– Мы можем встретиться завтра после полудня…- Шейн замолчал, когда мимо их стола прошла грузная официантка средних лет.- По сути дела, очень важно, чтобы мы встретились завтра. Но они смогут только увидеть меня, а поговорить - лишь вечером.
Питер в упор смотрел на него через стол в сумрачном освещении.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что днем я собираюсь устроить для них шоу на публике, и я хочу, чтобы ты позаботился, чтобы они были там. Но они не должны делать никаких попыток приблизиться ко мне или заговорить со мной там.
– Понятно,- сказал Питер,- и тебе, конечно, понадобится наша помощь для проведения этого шоу?
Шейн взглянул на него через стол и увидел перед собой совершенно бесстрастное лицо с немигающим взглядом.
– Верно,- мягко произнес он.- Здесь что-то не так?
– Может статься,- ответил Питер,- Здесь не Дания и не Милан. Это моя земля; и то, что ты делаешь здесь, прямо касается меня. Ты сказал, что хочешь встретиться за ужином, чтобы поговорить о чем-то. Вот мы здесь. А теперь моя очередь говорить с тобой, как я и предупреждал.
Шейн с минуту изучал сидящего напротив. В Питере было нечто, чего он не замечал раньше, а если и замечал, то не придал особого значения.
– Твоя очередь? - переспросил он.- Хорошо. Валяй.
– Так и сделаю,- сказал Питер.- Я знаю, что представляет собой каждый из людей, которых ты видел тогда в первый раз на совещании, я знаю, почему каждый из них попал в Сопротивление. Нет ни одного, кто не потерял кого-то из близких по вине пришельцев - убитых чужаками или людскими войсками или же погибших из-за каких-то нововведений нынешнего режима. Так ответь мне на такой вопрос. У тебя много личной свободы, денег и есть почти все, чего можно пожелать - при такой-то ситуации. Насколько мне известно, у тебя нет родственников или друзей помимо твоих коллег, работающих на пришельцев. Так скажи мне, что именно заставило тебя нарисовать знак Пилигрима, в тот первый раз, на стене в Дании?
Шейн уставился на него. Вопрос требовал такого сложного ответа, что он не знал, с чего начать. В конце концов он попытался объяснить.
– У алаагов есть для этого слово,- начал он.- Yowaragh.
– Eeyah… что? - переспросил Питер.
– Не пытайся произнести его,- сказал Шейн.- Это одно из самых сложных слов для людского произношения. Оно обозначает зверя, внезапно теряющего рассудок и пытающегося совершить абсолютно бессмысленное нападение на алаага.
Питер посмотрел на него, прищурив глаза.
– И ты это делал?
– Нет, нет,- Шейн покачал головой.- Не я. Помнишь датчанина, о котором я вам рассказывал, после того как вы, так сказать, эскортировали меня на вашу явочную квартиру в Милане? Того самого, который напал на алаага, случайно убившего его жену?
– Помню,- сказал Питер.- Но все же не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что ты к нам присоединился.
Шейн рассказывал тогда, на первой встрече в Милане, о казни на площади, которую его заставили наблюдать, о том, как напился в таверне и подвергся на улице нападению бродяг, но ничего не рассказал про бабочку.
Сейчас он пытался объяснить Питеру, почему алааги считали, что должны публично казнить того человека на пиках, как не собирались терпеть никакого неповиновения. И он пытался рассказать о постоянном напряжении, которое испытывает, живя рядом с ними все время и зная, насколько они бескомпромиссны в своих правилах и законах, даже когда дело касается собственных детей. Он рассказал Питеру об алааге-отце, сурово напоминающем сыну о его ответственности за смерть двух ценных зверей. И о том, как сын защищал себя, говоря, что это несчастный случай, что он просто пытался спасти женщину из-под копыт ездового животного, и как отец высмеивал все оправдания. Он снова попытался разъяснить термин «yowaragh», то помешательство, которое находило на него по временам и вызывало у него желание махать кулаками, не думая о последствиях.
– Там была…- Шейн замолчал. Слова давались ему с трудом.- Была весна,- продолжал он.- Там на ветке дерева была бабочка, только что родившаяся из куколки. Ты ведь знаешь, что алааги уничтожили всех насекомых и диких зверей в городах? Эти двое алаагов не видели бабочку; и вот… тебе это покажется бессмысленным, но мне почудилось, что если у бабочки достанет сил расправить крылышки и улететь, то мы получим жизнь - пусть даже всего лишь жизнь бабочки - за две жизни, только что отнятые у нас. Я знаю, это выглядит смешным…