Нора пыталась отвлечься от раздвоенности восприятия минувшего дня, от причиненных обид и смутных далеких ожиданий. Порой удавалось успокоить себя ненадолго. И тогда на дне души снова принимался ворочаться червь полузабытой боли, скользнувшей холодком по позвоночнику при отъезде из Юльска. Так обычно опознается её способностями ведьмы неотвратимая беда. Серьезная, опасная, крупная. Дома — неладно. Кире плохо. Маме плохо. Всем плохо.
К полуночи луна вылила на пол два ведра серебряного сияния, яркого, текучего, плотного. В нем полоскался узор тонких занавесок, назойливо мельтешил перед утомленным взором. Переплеты окна черными крестами придавливали сияние к полу, словно старались погубить его. Темные мысли и предчувствия не уходили, но усталость постепенно взяла свое, и Нора прикрыла глаза, заставила тело расслабиться, постаралась дышать очень ровно и тихо. И, наконец, задремала.
Во сне беда обрела полноту силы. К поверхности серебряных омутов лунного света всплыли видения. Сперва блеклые, едва годные для распознания. Потом все более подробные и отчетливые, словно растущий ужас добавлял им яркости и прорисовывал страшные и точные детали.
Рон бежит по горелому лесу, стремится убить кого-то, злобно хохочет, размахивая длинным ножом — и сам умирает. Жутко и внятно видна его смерть: на коленях стоит, жалко вымаливая пощаду. Ничтожный, слабый, уродливый… захлебывается визгом. И сон приобретает угрожающий оттенок пролитой крови.
Кира плачет, тоже спешит через черный лес, спасаясь от погони, и горелые ветки тянут к ней свои закопченные когти, рвут платье, впиваются в кожу. Сестре до безъязыкости страшно, дышать она едва решается. За спиной беда — не смерть даже, нечто гораздо хуже смерти. Кира спешит, хотя ноги дрожат и подламываются, хотя нет и тени надежды.
Лорран беззвучно скользит в ночи, родной ей и ловкий. Или не Лорран, а тот, кого он обычно играет в кино? Тени прячут его, лес, даже мертвый, помогает ему. Злодей достает свои знаменитые парные мечи эльфа Тиэля из "Кровавой полуночи", клинки шипят змеями, их владелец одними губами улыбается, пристально глядя в испуганное, серое лицо матери. Потом протягивает руку маленькой Кире. Наивной крохе Кире, которая не умеет видеть в людях дурное и верит, что эльфы таковы, какими их описала бабушка Лора. Кира не смотрела ни одного фильма до конца. И ей не видно теперь, в темноте ужасной ночи, что на ладони у Лоррана темными брызгами запеклась кровь… И глаза эльфа — темные, усталые, в них только что отразилась смерть.
Юльск задыхается. Юльск горит, кровь запеклась на телах, хлопья пепла ткут сплошной саван. Отрезают прошлое, обрекают на одиночество. Окончательное, немое и мертвое…
Нора проснулась с криком. Вся, до самых корней волос, в холодном поту, даже халат промок. Дрожащая, жалкая, раздавленная видениями свершившейся беды. В которую из последних сил хочется не верить. Это очень по-детски: промолчать, накрыться теплым, душным одеялом с головой, спрятаться, отгородиться, постараться забыть сон. И упрямо надеяться, что тогда он исчезнет, не сбывшись. Глупо… Но теперь Нора готова была цепляться за самую слабую и наивную надежду. Лишь бы не звенела в ушах пустота, лишь бы пепел не мерещился, а запах горелой плоти не донимал память.
Она долго и усердно мылась под густо парящей, невыносимой, обжигающей кожу, водой. Но озноб не ушел. Кое-как, дрожащими руками, удалось натянуть новую одежду. На столике у кровати нашелся графин с водой, и Нора жадно выпила её всю. Села без сил, попыталась отдышаться и собраться с мыслями.
Надо найти способ позвонить домой. Неизвестно даже, есть ли здесь телефон и позволят ли им пользоваться. Кого спросить? Да и денег на междугородние соединения надо, наверное, очень много.
В дверях возникла вчерашняя брюнетка. Бывают же на свете совершенные люди! И отчего такая дивная внешность достается мерзавкам без души, без совести и доброты? Спасибо хоть, дара ведьмы ей не отмерили! А все равно — у неё про телефон спросить не получается. Да и не дала она ни слова сказать.
— Тебя ждет директор, — знакомым металлическим голосом сообщила красавица. Усмехнулась и добавила. — За вчерашнее я тебе отплачу, сопливая деревенщина. Так и знай. Здесь ты никто. И удавишься куда скорее, чем закончишь колледж. На во-он той веревке от штор. Тварь, из-за тебя… а, ладно. Сочтемся. Помогу петельку завязать на твоей веревке.
— А ты будешь жить долго и с икотой меня вспоминать, — без особой злости ответила Нора, охотно сбрасывая на гнусную бабу свой ночной страх в виде вполне действенного темного пожелания. Почему-то всерьез мстить не получалось. Было что-то очень искреннее в обвинениях охранницы. Гнев? Не понять, за что. Но рыжих, избивших её вчера, Нора наказала с большим азартом, чем эту, отстоявшую несколько часов без движения. Уже получившую свое. Нора вздохнула и закончила фразу: — Как подумаешь гадость, сразу…
— Ык…
— Вот так, — копируя ласковый тон красавицы, сообщила Нора. — И это не исчезнет, даже если я умру.
— Ык…
Не будь жутких снов и отчаяния, сгибающего и опустошающего куда хуже физической боли, Нора никогда бы не поступила подобным образом. Не прокляла. Но сны — были. И новую волну чужой — да и закипающей своей, ответной — злобы пришлось погасить так, быстро и решительно. Нора давно усвоила, что существует некий порог эмоционального накала, за которым она себя плохо контролирует. Миновав его, она может пожелать вовсе непоправимое. Окончательное. Бабушка Лора, добрая душа и умница, пока не затевала своих странных разговоров о Расколе, учила стравливать злобу без вреда для людей. Или хотя бы ограничиваться мелочами. Вроде икоты.
— Следуй за мной, — куда мрачнее предложила брюнетка. И добавила закономерное "Ык". Вместо слова "тварь", не иначе…
Директором колледжа — кстати, в высоком звании полковника — оказалась роскошная рыжеволосая ведьма лет сорока… или — пятидесяти? Пойди пойми… Настоящая, сильная, стройная и холодная, как сплошной ледяной айсберг. На провожатую, давящуюся икотой даже теперь, когда пришлось вытянуться по стойке смирно, директриса глянула с умеренным интересом. Как на малоценную вещь.
— Сержант Марша Тивис… Опять! Сколько раз я тебя предупреждала, не доводи моих малышек до крайности. Уволю. Не в запас, а в связи с нарушением дисциплины — сдохнешь на помойке.
— Ык…
— Ох ты, и меня почти вслух назвала тварью? Не отводи взгляд, я тебя знаю и без этих глупостей с чтением мыслей, было бы, что читать! — рыжая директриса пренебрежительно усмехнулась уголками губ, с напускной задумчивостью изучила свои безупречные алые ногти. — Так, подумаем без спешки.
Нора сжалась и тоскливо глянула на Маршу. Злодейку было уже здорово жаль. Потому что по сравнению с этой полковницей она — воплощенные доброта и кротость. Даже свою холодную манеру говорить, едва разжимая губы, скопировала с директорской. Но в исполнении брюнетки ласковый голос настораживал. А вот при первых звуках воркующего тона хозяйки огромного кабинета хотелось бежать прочь, без оглядки, далеко и не останавливаясь.