– Да, – согласился Самуэль. – Маунтджой это будет приветствовать – или что-то в таком роде. Таково уж течение политики во время отлива.

– Вы хотите с ним встретиться, сэр? – спросил Китон.

– Похоже на то, капитан, будто вы меня искушаете.

– Нет, сэр.

– Ну что ж, встречаться с ним я не хочу. Пока еще. Я не готов видеть флот расформированным и сданным в утиль по причине моего упрямства. Это могучая сила, способная противостоять одержимым на физическом уровне, и он не должен быть потерян для человеческого рода. Мне нужно обсудить это с Лалвани, и тогда посмотрим, можно ли считать, что эденисты поддерживают флот. Если же они этого не смогут, тогда я встречусь с Маунтджоем, и мы обсудим вопрос о том, как передать эту проблему центру Конфедерации. Мы должны помнить, что военные силы существуют прежде всего для того, чтобы служить гражданскому населению, хотя мы и можем презирать их выбор руководства.

* * *

Суровая интенсивность холода была поистине удивительной. Волны его прокрадывались в каждый участок убежища. Падение температуры было таким сильным, что оно начало изменять цвет пластиковых составных частей, выбеливая их, точно доза ультрафиолетовых лучей. Дыхание Толтона конденсировалось в слой морозных узоров, лежащий на каждой поверхности.

Они снимали жизнеобеспечивающее покрытие со шлюзов, и ему хотелось оставить после себя столько защитных слоев, сколько было в его физических силах. Он выглядел еще толще, чем Дариат, с лица у него свисали складки обильных повязок из материи, которые он накручивал и накручивал на себя, чтобы защитить уши и шею. Непокрытые участки кожи приобрели свою окраску от мороза, а каждая ресница напоминала миниатюрную сосульку.

Энергетические камеры иссякали так же быстро, как и тепло. Сначала наружная проводка весело позвякивала, нагревая воздух и получая водяной пар. Затем они произвели простой анализ и поняли, что при их теперешнем расходе камеры останутся пустыми через сорок минут. Дариат не спеша закрыл все системы, такие, как навигационные, коммуникационные и систему двигателей, затем, когда Толтон уютно свернулся в двух скафандрах с обогревом и во всех своих изолирующих от внешней среды одеждах, Дариат отключил все, кроме фильтра двуокиси углерода и единственного вентилятора. При таком уровне поглощения батарейки могут протянуть еще два дня.

В скафандрах Толтона с обогревателями батарейки сдавали куда быстрее, чем они рассчитывали. Последняя села через пятнадцать часов после того, как они погрузились в мешанину. После этого Толтон стал пить суп из саморазогревающихся пакетов.

– Сколько еще выдержит обшивка? – спросил он между двумя судорожными глотками. На нем было столько одежды, что руки не сгибались, и Дариат вынужден был держать отверстие пакетика возле его губ.

– Не уверен. Мои сверхощущения не приспособлены к такого рода работе. – Дариат грел руки у себя на груди. Холод не действовал на него так скверно, как на Толтона, но и он оделся в несколько шерстяных свитеров и в несколько пар теплых брюк. – Ноль-температурная плазма, наверное, уже исчезла. Обшивка теперь будет просто испаряться, пока не станет такой тонкой, что давление изнутри нас взорвет. Это произойдет быстро.

– Жаль. Я мог бы что-то сделать с ощущениями. Но именно теперь боль будет славным испытанием.

Дариат улыбнулся другу. Губы Толтона совершенно почернели, кожа отслаивалась.

– Что-то не так? – прохрипел Толтон.

– Ничего. Просто я подумал, мы могли бы поджечь одну из ракет. Может быть, это немного согрело бы помещение.

– Да. Кроме того, это быстрее выпихнуло бы нас на другую сторону.

– Скоро так и случится. Так что если ты хотел бы, чтобы нас там что-то ожидало, что бы это было?

– Тропический остров, и пляжи тянулись бы на целые километры. А море теплое, как вода в ванне.

– И какие-нибудь женщины?

– Конечно же, господи, – Толтон зажмурился, его ресницы слиплись вместе. – Я уже ничего не вижу.

– Счастливчик. Знаешь, как ты сейчас выглядишь?

– А что насчет тебя? Что ты хотел, чтобы ожидало нас на той стороне?

– Ты это знаешь: Анастасия. Я жил ради нее. Я умер за нее. Я пожертвовал ради нее своей душой… ну, всяко за ее сестру. Я думал, она могла бы на меня смотреть в то время. Хотел произвести хорошее впечатление.

– Не волнуйся, друг, ты его произвел. Я не перестаю тебе твердить: любовь вроде твоей вскружит ей голову. Девчонки обычно хранят такое дерьмо, как безумная преданность.

– Ты самый бесчувственный поэт, какого я встречал.

– Уличный поэт. Не воспеваю я розы и шоколад. Я слишком реалист.

– Спорим, что розы и шоколад оплачиваются лучше?

Когда ему не ответили, Дариат пристально посмотрел в лицо Толтону. Он еще дышал, но очень замедленно, воздух со свистом выходил между ледяных клыков, образовавшихся у него на губах. Он больше не дрожал.

Дариат снова перекатился на свою противоперегрузочную койку и терпеливо подождал. Прошло еще двадцать минут, пока призрак Толтона поднялся над измятым узлом его одежды. Он пристально вгляделся в Дариата, затем откинул голову назад и расхохотался.

– О, черт, прими на себя этот груз. Я – душа поэта. – Смех превратился в рыдания. – Душа поэта. Понял? Ты не смеешься. Ты не смеешься, а ведь это дико смешно. Это самая последняя смешная вещь, которую ты когда-либо познаешь во всей остальной вечности. Почему же ты не смеешься?

– Ш-ш-ш! – Дариат поднял голову. – Ты это слышишь?

– Слышу ли я их? Да там триллион биллионов триллиона душ. Конечно, разрази меня гром, я их слышу.

– Нет. Не души в этой суматохе. Мне показалось, что я услышал, как кто-то зовет. Чей-то человеческий голос.

28

Это была долгая ночь для Кристиана Флетчера. Его держали на алтаре скованного цепями, пропуская сквозь него электрический ток, в то время как вокруг бушевало безумие. Он видел, как сторонники Декстера разрубали на части прекрасной работы деревянное изображение Святого Павла, которое изготовил сэр Кристофер Рен [Сэр Кристофер Рен (1632 – 1623) – знаменитый английский архитектор, известный в том числе и тем, что восстанавливал собор Святого Павла после Великого лондонского пожара 1666 года.], чтобы осуществить свою мечту, и швыряли разрубленные куски в железные жаровни, которые теперь освещали здание. Осуществлялась молчаливая резня, людей тащили к алтарю, где ждал Декстер с оружием антипамяти. Флетчер плакал, видя, как разрушались их души, а тела были готовы принять другие из потусторонья, их личности заменялись другими, более послушными желаниям Черного Мессии. Соленые слезы текли по бороздкам, усеивающим его щеки, и жалили, точно кислота. Безумный смех и крики Кортни в то время, как Декстер уничтожал ее, пока не хлынула кровь и не покрылась волдырями кожа.

Святотатство. Убийство. Варварство. Все это никак не останавливалось. Каждое действие ударяло по тем немногим ощущением, какие у него еще остались. Он читал вслух молитвы Господни, пока Декстер не услышал его и одержимые не сомкнулись вокруг него, выкрикивая непристойности и выражая в громком пении похабное противодействие ему. Их жестокие слова вонзались в него с силой кинжалов, их радостная тяга к злу мучила его так, что он замолчал. Он боялся, что его мозг разорвется от такой нечестивости.