Ему было вспомнилось, как Чад Муллиган спросил, когда он в последний раз видел звезды, когда Норман в последний раз вымок под дождем, но воспоминание тут же поблекло, обратилось в иллюзию, в наркотический дурман. Женщина в соседнем кресле всю дорогу посмеивалась, на орбите собственного трипа, и временами он улавливал сладковатый запах из нюхательного пузырька, заткнутого пенистой пробкой. В какой-то момент она как будто даже решила предложить ему нюхнуть, но передумала.
Зачем убивать человека, которого ты никогда раньше не видел? Пилот сбитого вертолета, которому толпа раздробила череп, представлялся ему более реальным, чем Норман, чем Чад, чем кто бы то ни было из знакомых. С его гибелью смерть из абстракции превратилась в вещественную реальность, заставила вспомнить тезис Холдейна [42] , мол, для разумной пчелы такие абстрактные понятия, как «долг», были бы железобетонно конкретными.
Пожелай они, они могут вложить ему в руки оружие и приказать отправиться в зону Тихоокеанского конфликта убивать незнакомых людей. Такое каждый день приказывают сотням парней, отобранных анонимным компьютером. Те, кто участвовал в беспорядках в Нью-Йорке, тоже были вооружены, и их действия квалифицировали как преступление. Между одними действиями и другими лежала лишь призрачная разделительная черта, называемая «приказ».
Отданный кем? В наши дни человеком? Вероятно, нет. Следовательно, галлюцинация, какую он видел на Пятой авеню возле Публичной библиотеки, вовсе не галлюцинация. «Сперва вы машины используете, потом их носите, а потом…»
Потом вы машинам служите. Это же очевидно. Логика такого вывода казалась почти утешительной. Выходит, в конечном итоге права Гвиневера, превращающая своих клиенток в глянцевый фабричный продукт.
Было даже ясно, почему люди, включая Дональда Хогана, готовы исполнять инструкции, получаемые от машин. Много кто помимо него, наверное, обнаружил, что служение людям сродни предательству – это все равно что продаться врагу. Каждый мужчина, каждая женщина и есть враг. Возможно, выжидающий, возможно, прячущий свои намерения за вежливыми словами, но в конце концов у вас на глазах на собственной улице они забьют палками случайно оказавшегося там чужака.
Шлюз пассажирского контейнера открылся как консервная банка, и пассажиров, точно сардины, вытряхнули под теплое переменчивое солнце начала калифорнийского лета. Экспресс-порт был таким же безликим, как пассажирский контейнер внутри, выходы в город и на посадку, багажные склады прятались под земляными насыпями с бетонной подушкой на случай падения контейнера или взрыва. Поэтому через бронированное стекло он не видел солнечного света и не ощущал запаха соленого воздуха с океана, только дезодорированные выхлопы системы вентиляции. Коридоры-норы уводили его от последних следов мира, который он оставил на другом побережье, словно бы втискивали его мышление в некий аналог серой упорядоченности с обязательными прямыми углами на стыках. Все представлялось новым и невероятным, будто он находился под действием наркотика, разрушающего стереотипы восприятия. Он все удивлялся, сколько тут кругом мужчин и женщин в форме: тускло-оливковой – армейской, синей – морского флота, голубой – воздушных сил, черно-белой – космических войск. Из звукоусилителей очередями стрекотали загадочные приказы, слова вперемежку с цифровыми и буквенными кодами, и это только усиливало ощущение нереальности, пока наконец он, лишившись зрительных ориентиров, не начал утрачивать контроль и над слухом тоже и не вообразил себе, что находится в стране, о которой никогда не слышал и в которой говорят на отрывистом языке машин: 01101000101…
Настенные часы показали ему время, а наручные заверили, что настенные лгут. Плакаты предостерегали против шпионов, и он начал бояться самого себя, ведь он сам был шпионом. Веревочное заграждение, натянутое между цветными металлическими столбиками, закрывало доступ в коридор, где следы гари и яркие полосы на месте содранной краски свидетельствовали о недавнем взрыве. Неизвестная рука вывела на стене мелом «СРАНЫЕ КРАСНЫЕ». Мимо прошел мужчина с напряженно и высоко поднятой головой: глаза чуть раскосые, кожа чуть-чуть желтоватая, а вот «нисей»-бэдж, приколотый к военного образца «крокодиловке», казался совсем хлипкой и никчемной броней. И опять кругом формы, на сей раз синие и черные формы полицейских, дотошно проверяющих всех и вся. На балконах – телекамеры с встроенным увеличителем изображения; группа из четырех человек снимает отпечатки пальцев, скопившиеся на поручне эскалатора, и вводит в компьютер, чтобы потом сверить с файлами штаб-квартиры.
СПРОСИТЕ ЧУВАКА, КОТОРЫЙ ЧУХАЛ ЧУЙКУ.
НО ЗАТОПЧИТЕ ЭТОГО ТАРАКАНА.
– Лейтенант Хоган? – спросил голос.
ДЕРЖИ РУКУ НА ПУЛЬСЕ МИРА В РАДИО-ПЛАТЬИЦЕ.
Но ОТ МИРА ОТГОРОДИСЬ С ПОМОЩЬЮ «СПАСИ И СОХРАНИ ИНК.».
– Лейтенант Хоган!
СЕГОДНЯ ЗДЕСЬ, СЕГОДНЯ ПРОШЛОЕ – ВОТ НАША ФЕНЯ.
НО УВИДЬТЕ ЭТО ГЛАЗАМИ ЧЕТЫ ПОВСЮДУ…
Он спросил себя, а не летел одним с ним рейсом сержант Шритт и вообще удалось ли ему напиться, как он того хотел. Интересно, исцелило ли его забвение? Это был последний и окончательный знак внимания, каким он почтил отмершую реальность прошедших десяти лет. Тот мир стал теперь недосягаем, со скоростью света уходил, отступал в четвертое измерение. Он был его, личным, точно иллюзия на «ХапкаСпелость», да уж, постулат Чада сработал: реальный мир долго скрывал свою уникальную способность застать его врасплох.
С интересом прислушиваясь к недоверию в собственном голосе, он сказал:
– Да, я Хоган. Вас послали встретить меня и отвезти в Плавучий лагерь?
Меж остовов транспортников, которые как туши мертвых китов загромоздили прекрасные некогда пляжи, несообразно маленькая и яркая, неуместно шумная скорлупка, кораблик на воздушной подушке, перевезла Дональда и его безымянного спутника через перекатывающиеся волны и прибрежную зону к громаде Дьявольского острова, ныне известного как Плавучий лагерь. Карабкаясь среди распорок, поддерживающих громадную главную платформу, словно готовясь вернуться в более простую и менее опасную реальность своих предков-обезьян, рекруты в полном боевом снаряжении силились избегнуть гнева сержанта.
– Я затребовал из Вашингтона компьютерную переоценку вашего состояния, – сказал полковник, к которому его привели. – Думаю, они уж позаботились, чтобы вы поняли, что перед рекрутированием, не говоря уже об активации, ни один человек в отдельности не видит не только всей картины, но даже достаточной ее части, чтобы по собственной инициативе выносить достоверные суждения. Однако, как вижу, ваша особая специализация – геморрой, поэтому у вас есть незначительный шанс оказываться правым чаще большинства. Только больше этого не делайте, вот и все.