До лагеря оставалось не больше пары верст, когда от кромки находящегося правее леса, поднимая снежную пыль, к ним навстречу устремился еще один отряд. Лучше места для засады не придумаешь: их путь как раз пролегал вдоль небольшой рощи, скрывшей их от взглядов из башен родного города.
Продолжая приближаться, отряд противника построился полукругом, отрезая их от находящегося на расстоянии версты леса. Встречающих было никак не меньше пары сотен, и была это тяжелая конница.
Идущая галопом конница не сбавляла темп, заставляя нервничать. Когда расстояние до русского отряда оставалось не больше пятнадцати метров, а многие дружинники, предполагая атаку, развернули коней и потянули из ножен сабли, вновь прибывшие осадили лошадей.
Из их рядов выехал молодой воин и направил коня прямо к Всеволоду.
— Ты сын той собаки, что правила этим городом? — Тонкие губы, обрамленные жидкой бородой и такими же усами, скривились в ядовитой усмешке. Монгол сделал круг на своем коне вокруг княжича.
— Думаешь, поджал хвост, прибежал с подарками и все? Считаешь, что спас свою жалкую жизнь? Нет, не все так просто! Когда город падет, твою жену я возьму себе в наложницы!
Монгол развернулся к своим воинам и, перейдя на монгольский, прокричал:
— Вы слышите меня, воины! Кто привезет мне жену этого уруса нетронутой, тот получит пятьдесят коней!
— Вот после этого, может быть, я и оставлю тебе жизнь. Жизнь раба! — это уже снова по-русски, обращаясь к Всеволоду.
— Ну все, приехали… — прошептал себе под нос Сашка, прикидывая, как сподручнее выхватить автомат. В том, что их путь закончен, парень теперь не сомневался. Пусть знал он их недолго, но все-таки сумел достаточно неплохо изучить своих спутников. Не научились еще на Руси прощать подобные оскорбления. Не то поколение. Спустя десятилетия их потомки, выросшие в постоянном страхе перед Ордой, будут молча сносить и не такое. Но не эти!
Видимо, понимал это и провоцирующий их монгольский воин, понимал и строил на этом свой расчет. Его выдавала осторожность, с которой он держал дистанцию, и взгляды, которые он периодически бросал на рукоять Всеволодовой сабли, как бы боясь пропустить момент, когда она покинет ножны.
Зачем был нужен весь этот спектакль, Сашка не понимал. Могли бы просто, не сбавляя темпа, врубиться в русский походный строй и избавить всех от ненужных дебатов. Но или монголы не хотели, чтобы их обвиняли в гибели парламентеров (как где-то читал Сашка, они были очень деликатны в таких вопросах), или молодой командир решил показать собственную удаль, а может по каким другим причинам, но факт оставался фактом — татары хотели, чтобы русские первыми схватились за сабли. И русские схватились, только как оказалось, не сабли нужно было бояться молодому нукеру.
Всеволод повернул голову к Сашке и одними губами проговорил:
— Задних держите.
Нога продолжающего гарцевать монгольского коня, попала в скрытую снегом нору, и животное, запнувшись, приблизилось к княжичу справа слишком близко. Спустя мгновение, выскользнув из наруча, в руке у Всеволода возник кистень, и, прогудев в воздухе, как шмель, тяжелая гиря с чавкающим звуком ударила обидчика чуть выше правой брови, проломив лобную кость…
Сашка рванул автомат из сумки. На мгновение магазин зацепился, но повторный рывок высвободил его. Разворачивая корпус в седле, парень не глядя дал длинную очередь в сторону отряда, находящегося левее.
Еще в неизвестной деревне, когда им пришлось столкнуться с монголами впервые, Сашка обещал себе, что стреляя по людям, будет целиться в конечности. Но когда на тебя несется воин, ненавидящий тебя всей душой, мечтающий только об одном — дотянуться до тебя острием своей сабли, гуманизм и человеколюбие забивается в самый глубокий угол твоего сознания, а вместо них выбирается страх и ярость. Вот тогда рука сама поднимается и наводит вместо ног в живот или грудь. Так, чтоб наверняка!
Автомат ударил вовремя! Монгольские воины уже бросили коней на русских дружинников, когда на их первую шеренгу обрушились Сашкины пули. Две из них достались груди ближайшего воина, того, которого чуть ранее парень внимательно рассматривал. Брызнув звеньями кольчуги и взмахнув руками, нукер вылетел из седла и покатился под ноги Сашкиному коню.
Выпущенная почти в упор веером очередь сбила на землю не менее десяти монгольских воинов, которые немедленно стали препятствием на пути остального отряда.
Рядом вторила винтовка. Васино оружие устраивало настоящие просеки в монгольских рядах. Обладая огромной убойной силой, винтовочная пуля пробивала по несколько плотно стоящих всадников, прежде чем теряла свою мощь.
Ржание испуганных лошадей, крики раненых, хлопки выстрелов, давка, поливаемая смертоносным ливнем автоматных и винтовочных пуль: все это превращало монгольский отряд из охотников в загнанную и испуганную дичь. Все больше воинов противника старалось выбраться из толчеи тел, только чтобы выйти из боя и найти спасение в ближайшем лесу.
Стараясь усугубить охватывающую отряд панику, Сашка сосредоточил огонь на тех, кто все еще думал о сопротивлении. Двое таких, обойдя общую свалку, бросили коней к нему. Сашка повел стволом автомата — и враги оказались в снегу: один с простреленной головой, другой — погребенный под собственной лошадью.
А в это время прикрываемая ими со спины русская полусотня атаковала отряд багатуров.
Всеволод, уже вооруженный саблей, заблокировав боковой удар противника щитом, рубанул сверху сам. В других обстоятельствах монгольский воин без труда бы закрылся, но не в этот раз. Хлопок винтовочного выстрела испугал животное, и конь врага шарахнулся в сторону, открывая всадника для удара. Блеск стали — и нукер валится из седла с разрубленным лицом.
Ксюшина идея закрыть уши своих лошадей оказалась весьма удачной. Хлопки автоматных и винтовочных выстрелов оказались для монголов не менее страшными, чем пули. Не привычные к грохоту лошади пугались и становились неуправляемыми, в то время как кони русских дружинников сохранили боеспособность. Несколько коней понесло своих хозяев в сторону от места битвы.
Следом за князем, в строй противника, пытающегося совладать с лошадьми, врезалась вся русская полусотня. Пользуясь своей маневренностью, дружинники практически безнаказанно смяли первую шеренгу, врезаясь дальше в глубь вражеского порядка.
И вот тогда, пытаясь спасти безжалостно вырезаемый отряд, прося помощи, заиграла монгольская труба!..
В плотном кольце бурлящей конницы находились семеро ощетинившихся оружием, ставших спина к спине, пеших воинов. Выглядели семеро ужасно. С ранениями разной степени тяжести, в изрубленных мятых доспехах, скорее поддерживая друг друга, чем стоя самостоятельно, они ждали смерти. Семь — все что осталось от полусотни, что ранним утром покинула город.
На двести метров они продвинулись к вражескому лагерю, после того, как скрестили клинки с багатурами. Двести метров до того, как на звук трубы появились все новые и новые вражеские отряды. Двести метров, усыпанных трупами врагов и друзей. В основном врагов!