Что-то лязгнуло, пол осветился длинным прямоугольником. За его спиной открылась дверь. Вспыхнул свет. Он зажмурился. Яркая лампа висела над его головой. Приоткрыв веки, он сконцентрировался и увидел перед глазами мужчину в белом халате. Слепцова мучила головная боль, и он ощущал биение пульса в висках.
— Где я?
— Вы в больнице, Ефим Иваныч.
Почему Ефим Иваныч? Ах да, новый паспорт. Пусть хоть чертом называют, только бы в ад не отправили.
Он осмотрелся. Небольшая каморка с белыми стенами. Крошечное зарешеченное окошко под потолком, дощатый пол, унитаз, умывальник и больше ничего.
— Зачем вы меня связали?
— Вели себя слишком агрессивно. Но сейчас, судя по.зрачкам, приступ уже прошел. Уколы помогли вывести вас из кризиса.
— Давно я здесь?
— Восемь дней.
— У меня затекли ноги и спина. Развяжите меня.
— Хорошо. Но если вы проявите агрессию, вас вновь свяжут.
Врач кивнул кому-то.
Раздались громкие шаги. От двери к кровати подошел грузный санитар и бросил на кровать потрепанный халат. То ли узбек, то ли киргиз, но очень внушительных размеров. Он развязал путы и убрал веревки в карман.
Слепцов попытался сесть, но у него не хватило сил. Врач помог ему приподняться. Он сел и сбросил ноги с кровати, возле которой стояли стоптанные тапочки. На нем было надето нижнее солдатское белье, рубашка на трех пуговичках и кальсоны.
— Это не палата, а тюремная камера.
— Вы правы. Когда-то здесь была тюрьма. Теперь здание перешло к Минздраву, и тюрьма превратилась в больницу.
Слепцов ощупал голову. Волосы острижены, череп забинтован.
— Предупреждаю вас, если вы повторите попытку суицида, мы переведем вас в карцер и свяжем.
— Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.
— У нас другие сведения.
Лицо врача ничего не выражало. Он говорил тихо и вкрадчиво. Такие люди не запоминаются. Они безлики. Слепцов поймал себя на мысли, что не может определить его возраст.
— Я хочу есть.
— Сейчас вам принесут ужин. Холодный, к сожалению. Три часа ночи. Но поесть необходимо.
— Как я попал сюда?
— Об этом поговорим завтра в моем кабинете. А пока вам не нужно ни о чем думать. Расслабьтесь.
Вошла медсестра со шприцем.
— Что вы мне колете?
— Витамины. Ваш организм очень ослаб. Голова кружится?
— Болит.
— Швы скоро снимут, и станет легче.
Ему сделали укол и принесли поднос с едой, если это можно было так назвать.
Медсестра с раскосыми глазами улыбалась, будто официантка престижного ресторана, подавшая к столу уникальный деликатес.
Надо же. Китайцы и сюда проникли. Им рынков мало. Скоро они объявят границу Китая с Финляндией своей, а Россия исчезнет с мировых карт.
В мутной баланде плавал рис и рыбьи хвосты.
— Не очень вкусно, но питательно. То, что вам сейчас нужно, — улыбнулся врач.
Миска и ложка были пластмассовыми. Только Слепцова не интересовали детали, его беспокоил куда более важный вопрос. Как он попал за решетку? Надо собраться с мыслями, но пока не получалось. Поднять его подняли, но еще не разбудили. Он не помнил, что с ним происходило в последние дни. Сны смешались с действительностью. Где же грань между явью и бредом.
— Отдыхайте. Сон — лучший лекарь.
Врач и санитар ушли. Дверь с лязгом захлопнулась, щелкнул замок. В двери имелось смотровое окошко. За ним будут наблюдатъ. Теперь свет не гасили, он горел постоянно. Время шло. Ему приносили пищу, делали уколы, давали таблетки, но врач не появлялся и к себе не вызывал.
Павел молчал. Ничего не требовал, никуда не рвался. Из создавшегося положения он не видел выхода. Скандалами ничего не добьешься. Нужно принять неординарное решение. От него избавились. Спрятали за решетку и заперли. Его смерть никому не нужна. Пока не нужна. В противном случае его попросту похоронили бы. Но он жив. Голова соображает, а значит, он найдет выход.
В мусорном ведре, стоявшем за кроватью, собралось достаточно пластиковых одноразовых тарелок. Баланду приносили три раза в день. Можно посчитать по тарелкам, сколько времени он провел в застенках в сознательном состоянии.
Санитар пришел за ним на третий день.
— Вас ждет доктор.
Больного вывели в широкий коридор. Его камера значилась под номером триста тринадцать. И таких клетушек тут сотни. Они располагались по обеим сторонам мрачного бесконечного тоннеля через каждые два метра. Толстые кирпичные стены служили хорошей звукоизоляцией. В своем курятнике он ничего не слышал, коридор же был наполнен звуками. Кто-то кричал, кто-то стонал. Мужские, женские голоса создавали какофонию безобразного нечеловеческого воя, словно ты попал в зверинец.
Шли долго. Кабинет врача ничем не отличался от его обители. Та же камера, но без койки, вместо нее стол и три шкафа, забитые историями болезней.
Безликий доктор указал пациенту на табурет. Санитар остался стоять в дверях. Беглый осмотр. Язык, зрачки, пульс, давление.
— Как вы себя чувствуете, Ефим Иваныч?
— Лучше всех. Готов к выписке. Здоров на сто процентов.
— Стандартный ответ. С вашим диагнозом в больнице лежат не один день. Курс лечения длится не меньше месяца. Затем реабилитационный период. Еще месяц. Все лучше, чем настоящая тюрьма.
— Не уверен. Хотя в настоящей мне бывать не приходилось.
— Только потому, что вас признали невменяемым. Избивали жену, детей, подожгли школу, где училась ваша дочь. Всего лишь из-за того, что ребенка учат глупостям, и она растет дурой. Застрелили соседскую собаку. Она вам мешала. Много лаяла. Ударили кулаком в лицо участкового. Вы социально опасная личность. Имелось достаточно оснований оградить от вас общество. По совокупности преступных деяний вам грозило не менее десяти лет заключения. Вас спасла жена. Она настояла на медицинском обследовании. Комиссия подтвердила вашу невменяемость.
— Значит, я в психушке?
— В психиатрической больнице.
— Пардон. Видите ли, у меня нет жены и детей. Школу я не поджигал. Там, где я жил, школ нет. Зона отдыха. Если говорить о пожаре, то речь идет о моем доме. Он сгорел. Но не по моей вине. После чего я перебрался в Москву и жил в съемной квартире. Временно, разумеется. Ваша история не имеет ко мне никакого отношения.
Доктор записывал в медицинскую карту все, что говорил больной.
— И давно вы живете в Москве?
— Всю жизнь. Я родился в столице. Потомственный москвич.
— Кто вы по профессии?