У южного дозора, в котором стражников пришлось будить громким стуком по крыше дозорной будки, спутников встретили с вытаращенными, хотя и заспанными глазами. Старшина дозора при свете тусклой лампы разглядел ярлыки путников, дыхнул перегаром, справился, что там происходит за перевалом, огорчился сбору тати войска в окрестностях Гиены и обрадовался тому, что Хилан стоит там, где стоял, и очень неплохо себя чувствует. О прочих новостях старшина интересоваться не стал, потому как хотел спать сильнее, чем говорить, принял от Кая положенное количество медяков и пожаловался, что за последний месяц, кроме грязного нищего день назад, никто не приходил со стороны перевала, а с нищего какой прок для кошеля… то есть для казны Хастерзы? И это в то время, когда у южного края долины встали шатры палхов, и кто их знает, так и будут они выменивать мелкие изумруды в лавках на еду и ткани или пойдут штурмом на крепость? Кай слушал старшину и думал совсем о другом, но не о Каттими, которая умудрилась уснуть, прижавшись к лошадиной шее, а о жажде. Она подступила к самому горлу на границе Хастерзы и теперь не отпускала.
Почерпнув из невнятной беседы кое-что важное, Кай повернул лошадей к нужному постоялому двору, при котором, как он помнил, имелся и неплохой трактир. Народу на постоялом дворе было немного, поэтому новых постояльцев приняли радушно. Кай оставил лошадей на попечение служки и снял комнату с прочной дверью. Лестница в комнаты не проходила через обеденный зал, и это помогло Каю подняться в комнату незамеченным, что было важным, поскольку Каттими выглядела после произошедшего в Парнсе усталой и засыпала на ходу. Охотник уложил девчонку в постель, спрятал под топчаном ружье, мешки, осмотрел комнату и остался ею доволен. В Хастерзе все строилось прочно и надежно, потому как мугаи грешили воровством, а палхи воровством людей, и никому не хотелось проснуться на вертеле в каком-нибудь палхском селении. Так что каждый дом, а уж тем более постоялый двор, напоминал небольшую крепость.
Кай выглянул в окно, по свету фонаря на входе в заведение оценил высоту стен и закрыл на замок железные ставни, которыми каждая комната была оснащена изнутри. Затем положил ключи от комнаты на кровать у руки Каттими, задержался на мгновение, чтобы рассмотреть ее лицо, прикрутил фитиль лампы и вышел в коридор. Чтобы закрыть замок комнаты снаружи без ключа, особого умения не требовалось.
Сначала он хотел спуститься в трактир и перекусить, а заодно и заказать еду для Каттими, но потом решил не показываться там, где остановился на ночлег, закутался в плащ и отправился к ярмарочной площади, где были самые шумные трактиры, но где можно было разузнать обо всех и обо всем.
Незамеченным ему остаться не удалось. Едва он вошел внутрь полупустого заведения, откуда-то из глубины зала послышался вопль:
— Это же зеленоглазый охотник! Весельчак Кай! Точно он, чтобы лопнули мои глаза!
Кай пожелал про себя, чтобы глаза горлопана лопнули немедленно, но горлопаном оказался не кто иной, как Усити. Остроносый юркий торговец, который тут же бросился обниматься с охотником, потащил его за свой стол, увидев едоков за которым, Кай не сдержал улыбки. Там пировал весь обоз торговца, двух погибших намешцев в котором по-прежнему замещали две нанятых Усити девушки из обоза Такшана. Правда, судя по их виду, теперь они были никак не обычными возницами, а как бы даже не будущими мамами юных намешцев.
В кубках тут же образовалось легкое вино, которое для прочих намешцев уж явно было нелегким, потом Усити принялся долго и подробно рассказывать, какие еще боли его мучают после той тяжелой раны, и как он успел уйти до того ужаса из Кеты, и как рискнул пойти обратно по той же дороге, по которой их вел Кай. Разве только край леса, где встретили троих приделанных, обошел с юга. И ведь выиграл, что и говорить.
— И всадников тоже видел, — прошептал Усити, наклонившись к самому уху Кая. — Да, помнишь тех черных всадников? Пятерых? Троих видел. Они обратно той же дорогой пошли. Нет, я не могу сказать, что я их видел вживую, но следы точно были их. Я ж по молодости охотой баловался, все намешцы рыбалкой, а я охотой, так что следы немного читаю. Одно не пойму: чего они искали у тех холмов? Ведь долго топтались на месте, долго, даже могилу чуть повредили, в которой мы наших похоронили. Но мы поправили ее, не без этого, поправили.
«Глинка, — подумал про себя Кай. — Данкуй, Хап и Хаппар».
— А там уж как засвербело что-то, — помрачнел Усити. — Я всегда чуял беду. Да и когда в лес тот пошел, тоже беду чуял, но только не пошел бы — еще большая беда случилась бы. Точно тебе говорю. Вот в Намешу вернулся. И неделю не отдыхал. Собрал караван, прикупил кое-чего — и сюда, и ведь на зимовку остался. А кто бы не остался, когда такое творится. Нет ведь уже больше Намеши моей!
— Есть, — твердо сказал Кай. И начал рассказывать торговцу обо всем — и о напасти, свалившейся на Намешу, и о гибели множества людей, но не всех, и о схватке с пустотниками, и о Туззи и Таджези, и о выживших и очистке города, и о лекаре, что спас Каттими, и о войске тати, и о разрушении моста.
Усити слушал Кая, открыв рот. Плакал, когда речь шла о потерях, тряс кулаками, когда Кай рассказывал о разбойниках, радовался и повторял: «Знаю я его, знаю», когда Кай говорил о лекаре. Постепенно и остальные его обозники или протрезвели, или проспались прямо за столом, потому как придвинулись и слушали рассказ охотника, не пропуская ни слова. И только одна из девушек, не обращая внимания на скорчившего гримасу Усити, прошептала Каю:
— А этот-то, колдун-полукровка, который вез нас в Кету, он ведь здесь!
— Такшан?! — побледнев, воскликнул Кай.
— Такшан, — плюнул под ноги Усити. — Я б, конечно, так бы не оставил, но это ж не Намеша. Тут хиланские порядки — старшина строгий. А Такшан тут за уважаемого торговца, да еще и переговаривается с палхами. Тут целая орда остановилась у выхода из долины, вся Хастерза уже собиралась в крепости прятаться, но Такшан вызвался говорить с людоедами, да и крепость не слишком велика. И как-то договорился, стоят те теперь, никого не трогают. За стену городскую особо не лезут, только для переговоров. И даже мугаев-старателей пропускают и в долину, и обратно.
— Пока пропускают, — стиснул зубы Кай. — Где он обитает?
— В большом трактире, что возле главного входа в крепость, — махнул рукой Усити. — Рядом тут. Да что он тебе? Дело уже прошлое. Что делать-то с ним хочешь?
— Убить, — сказал Кай, поднимаясь.
У входа в трактир, над которым болтались на цепях крохотные ворота, повторяющие ворота самой крепости, Кая нагнала новая волна жажды. Нет, она не проходила с того мгновения, как он приблизился к городу, но здесь, в центре, он едва устоял на ногах. Казалось, что где-то рядом сразу двое или трое из двенадцати.
— Паркуи, Хара, Эшар? — пробормотал Кай и опустился на выпирающий из угла трактира фундаментный камень. — Или сразу все?
А как оно будет, когда все двенадцать отправятся на свои престолы? Да и справится ли он с оставшимися тремя? А если справится? Как быстро закончится Пагуба? Через год? Через полгода? И закончится ли? И кто же все-таки эта шестая женщина? Кто? Кто из семерых, если эти комочки пепла и в самом деле в состоянии быть тем, кем они хотят быть? Если они могут выбирать? Агнис, Паттар, Неку, Сакува, Асва? Или Паркуи или Хара? Ха-ха, лысый старик с крестом на голове, какая бы женщина выбрала себе подобную участь? Но как узнать? Не думать о причинах несуразности, как узнать — кто? Вроде бы Сакува и Асва — отцы. Значит, они не могут быть одновременно и матерями, и отцами. Не они? Но откуда он знает, может быть, все в их воле — сегодня матери, завтра отцы? Как они делают это? Или это возможно после каждого возвращения к престолу? Но если не Сакува и не Асва? Кто? Можно ли почувствовать? Ведь ничего не бывает так, чтобы нельзя было почувствовать?