Вбитые в него рефлексы взяли вверх — Эрик принялся перебирать аварийный комплект в потолочном шкафчике. Тут-то его и настиг эмоциональный шок. Он стиснул в руках силиконовую надувную программируемую четырехместную лодку, и его затрясло.
Оценивать положение!.. Точно кадет-первогодок.
В дыхательной трубке скафандра забулькал рваный смех. Прикрывавший глазницы Эрика блестящий черный силикон повысил проницаемость, выпуская обжигающую сжатые веки соленую жидкость.
Никогда в жизни агент не ощущал себя настолько беспомощным. Даже когда одержимые брали «Крестьянскую месть» на абордаж, он мог что-то сделать. Он мог сражаться, ударить в ответ. Кружась над Новой Калифорнией под прицелом Организации, готовой уничтожить корабль при первом неверном ходе, он мог записывать в память данные с сенсоров. Он всегда мог делать что-то полезное.
Но сейчас он в унизительной беспомощности ощущал, как рушится его рассудок, уподобляясь увечному телу. Из темных уголков рубки выползал страх, поглощая остатки сознания, порождая в висках боль куда сильнее боли от обычной раны.
Даже те мышцы, что еще не вышли из строя, отказывались повиноваться, оставив Эрика позорно прикованным к надувной шлюпке. Последние резервы упорства и решимости иссякли, и даже многоликие программы нейросети не могли больше защитить рассудок своего носителя.
Слишком слаб, чтобы жить, слишком испуган, чтобы умереть, — Эрик Такрар стоял на предельной черте.
В восьми километрах от Стонигейта Кохрейн, посигналив, свернул «Кармического крестоносца» с дороги. Три следовавшие за ним машины перевалили через обочину и остановились рядом, на лугу.
— Йо, чуваки! — гаркнул Кохрейн малолетним хулиганам, оккупировавшим салон. — Вылезать пора, дык, тьма грядет!
Он нажал на приборной доске большую красную кнопку, и двери открылись. Лавина детворы хлынула наружу.
Кохрейн надел свои лиловые очечки и вылез из кабины. К нему подошли, рука об руку, Стефани и Мойо.
— Хорошее место, — заметила она.
Караван остановился у въезда в неглубокую долину, совершенно перекрытую бурлящим пологом алых туч, так что даже далекие горы не были видны.
— Да вообще поездка клевая выходит, просто ништяк.
— Точно.
Хиппи материализовал самокрутку с анашой.
— Затяжку?
— Нет, спасибо. Я лучше посмотрю, чем бы их на ужин накормить.
— Клево. Я пока дурных вибраций не чую, но лучше присмотрю, чтобы назгулы над нами не кружили.
— Давай. — Стефани дружески улыбнулась ему и двинулась к задней части автобуса, где находилось багажное отделение. Мойо принялся вытаскивать посуду.
— Завтра к вечеру, пожалуй, до Чейнбриджа дотянем, — предположил он.
— Ага. Когда мы выезжали, я правда такого успеха не ожидала.
— Скучно жить, когда все предсказуемо. — Мойо вытащил большую электрическую жаровню и поправил алюминиевые ножки, чтобы не шаталась. — Кроме того, получилось ведь лучше, чем задумывали.
Стефани оглядела импровизированный лагерь и кивнула с одобрением. Вокруг машин сновало почти шесть десятков ребятишек. Попытка двоих человек помочь горстке одержимых обрушила лавину.
В первый же день их четырежды останавливали местные жители и сообщали, где прячутся неодержанные дети. На следующий день в автобус набилось два десятка ребятишек, и Тина Зюдол вызвалась отправиться с компанией. На третий день к ним присоединились Рена и Макфи еще с одним автобусом.
Сейчас машин было четыре и восемь одержимых взрослых. Они уже не мчались напрямую к границе на перешейке, а ехали зигзагами, чтобы посетить как можно больше городов. Люди Эклунд — а эту команду с наименьшей натяжкой можно было назвать правительством Мортонриджа — поддерживали сеть связи между крупнейшими поселениями, хотя пропускная способность каналов значительно уменьшилась. Новости о караване Стефани распространялись широко, и в некоторых городах дети уже ждали их на обочинах, иные — в лучших костюмчиках и с обедами в корзинках от тех одержимых, что заботились о них. Стефани и Мойо были свидетелями просто-таки душераздирающих прощаний.
Когда дети поели, умылись и были разведены по палаткам, Кохрейн и Франклин Квигли нарубили веток и развели настоящий костер. Взрослые все собрались вокруг него. Золотой свет разгонял вечное тускло-алое мерцание туч.
— Думаю, когда разберемся с ребятишками, о возвращении в город можно забыть, — заявил Макфи. — Мы неплохо сработались. Давайте ферму, что ли, заведем? В городах кончаются припасы. Будем выращивать овощи и продавать им. Вот и делом займемся.
— Он неделю как с того света вернулся, а ему уже скучно, — пробурчал Франклин Квигли.
— За-ну-да, — выговорил Кохрейн, выдувая из ноздрей струйки дыма. Те устремились к Макфи, точно кобры-близняшки, чтобы укусить его за нос.
Великан-шотландец отмахнулся, и дымные струи превратились в деготь и шлепнулись наземь.
— Мне не скучно, но заняться чем-то надо. Есть же смысл о будущем подумать.
— Может, ты и прав, — согласилась Стефани. — Что-то мне не по душе ни один из городков, где мы побывали.
— Мне так кажется, — заметил Мойо, — что одержимые делятся на две группы.
— Не употребляй, пожалуйста, этого слова, — перебила его Рена. Сидя по-турецки рядом с ослепительно-женственной Тиной Зюдол, она приняла утонченно бесполый облик — короткая стрижка и мешковатый синий свитер.
— Какого слова? — спросил Мойо.
— «Одержимые». Мне оно представляется оскорбительным и наполненным предрассудками.
— Точно, — расхохотался Кохрейн. — Мы не одержимые, мы типа межпространственные инвалиды.
— Можете называть наше состояние кросс-континуумного перехода как пожелаете, — огрызнулась она. — Это никак не меняет того факта, что употребленный вами термин категорически унизителен. Военно-промышленный комплекс Конфедерации ввел его в обиход, чтобы демонизировать нас и оправдать повышение так называемых оборонных расходов.
Стефани уткнулась в плечо Мойо, чтобы не услышали, как она хихикает.
— Ну, положим, мы тоже не святые, — заметил Франклин.
— Восприятие банальной морали целиком и полностью навязано нам догмами ориентированного на самцов общества. Новые, уникальные обстоятельства нашего бытия требуют от нас пересмотреть эти изначальные нормы. Поскольку тел живущих недостаточно, чтобы оделить ими всю человеческую расу, чувственное владение должно распределяться между нами в равных долях. Живущие могут протестовать сколько угодно, но мы не меньше их имеем право на сенсорное восприятие.
Кохрейн вытащил изо рта самокрутку и печально глянул на нее.
— Мне бы такие приходы, да-а…
— Не обращай внимания, дорогуша, — посоветовала Рене Тина Зюдол. — Типичный пример мужской брутальности.