Те, кто не верил в крах, сидели в Москве, жившие здесь видели положение дел собственными глазами.
На окраине Магадана располагался небольшой лагерь, обнесенный частоколом, без сторожевых вышек и колючей проволоки.
На территории было одно административное здание и тридцать две избы барачного типа, но построенные из добротной древесины, с русскими печами и больничными койками вместо нар. Работали заключенные в своих же бараках — там были установлены швейные машины. Смена — девять часов, и ты свободен. Условия райские: библиотека, шахматы, лото, домино. Запрет налагался только на свободное передвижение. Никто не смел покидать свой барак и общаться с заключенными из других бараков. На воротах лагеря не вывешивалось лозунгов и транспарантов, не было никаких опознавательных знаков. Жители города понятия не имели, кому принадлежит обнесенная шестиметровой оградой территория размерами со стадион. Те немногие, кто знал о лагере, его обитателях и образе жизни в нем, называли засекреченную зону «Оазис». Название притягательное, но по сути своей очень точное. Допуск в «Оазис» имело лишь высшее начальство, а комендантом там был майор госбезопасности Денис Сержин, бывший адъютант Белограя и его доверенное лицо, наделенное особыми полномочиями. Ограничивался он в одном — в праве расстреливать узников по своему собственному усмотрению.
В морозное безветренное утро к лагерю подъехала «эмка» самого Белограя. Его сопровождали три человека. Двоих из них комендант знал — начальника личной охраны хозяина майора Мустафина и ординарца лейтенанта Дейкина, больше известного как Гаврюха или шут. Для кого-то он и был шутом, но не дай бог его так назвать кому-то еще кроме хозяина. Мог и пристрелить без долгих раздумий. Любая жалоба на шута себе дороже станет. Генерал его отхлещет веником в бане, а ты кончишь жизнь на рудниках в сучьем прииске. Хочешь сделать донос, неси его Гаврюхе и бей челом об пол, чтобы взял твою «челобитную». Не забудь и о подношениях, дабы донос твой против тебя не обратился. Третьего спутника генерала Сержин не знал. По внешности — японец. У коменданта на довольствии сидело двенадцать японцев и он умел их отличать от китайцев и корейцев, не говоря уже о местных народностях.
Личных дел на заключенных у майора не было. Он получал людей по предписанию, где значился только номер и место содержания, конкретный барак. Остальное его не касалось. Корми, одевай, обеспечивай работой и вовремя вызывай фельдшера, если в нем есть необходимость. Где хранятся документы на заключенных, Сержин тоже не знал и знать не хотел, он даже не догадывался, что его лагерь не значится в реестре Дальстроя и определен как объект Б-518 в списке спецскладов особого назначения, а посему подчинен начальнику Дальстроя, а не Управлению по снабжению.
Японцу по указанию генерала выделили комнату для допросов, где обычно с заключенными работает полковник Челданов или его жена Елизавета Мазарук, по распоряжению Белограя получившая доступ. Обычные следователи в лагере не появлялись.
Белограй распорядился доставить на допрос заключенного А-3407 из корпуса «Б». Майор выполнил приказ. Свита генерала и он сам при допросе не присутствовали. Японец один вел беседу с другим японцем в течение часа, в то время как Белограй играл в шахматы со своим телохранителем, а ординарец делал глупые подсказки, сопровождая их туповатыми шуточками. По окончании допроса заключенного отвели в барак, именуемый корпусом «Б», а генерал со свитой уехал, не перекинувшись даже парой слов с комендантом, чем очень озадачил Сержина. Белограй появлялся редко, но всегда лично обходил бараки, интересовался здоровьем, условиями пребывания заключенных, а некоторым привозил письма от родных. Сегодня он выглядел мрачнее тучи. Плохой знак, решил майор. У страха глаза велики.
В свою вотчину генерал тоже возвращался молча, а свита права голоса не имела, если к ней не обращаются с вопросами. Понятие «собственная инициатива» в этих кругах отсутствовало.
Весь оставшийся световой день Белограй просидел в одиночестве с кипой бумаг. Читал отчеты и делал письменные распоряжения, вызывал Мустафина и диктовал приказы. Правила игры ужесточались с каждым днем. Даже Мустафин понимал, что разбазаривание тяжелой техники, одежды, медикаментов и продуктов приведет к полному истощению запасов намного раньше, чем начнется навигация. Белограй поднял в небо всю имеющуюся авиацию и обложил данью Якутию, Чукотку, Хабаровский край и Камчатку. Призвал на помощь воинские округа и флот, рыбакам оставлял четверть от улова, который и без того зимой был скуден, оленьи стада пускались под нож. Местное население тихо, но упорно протестовало. Шаманы насылали проклятия на пришлых хозяев их исконной земли, но об открытой борьбе с всесильным противником не могло идти и речи.
К вечеру генерал выдохся. Целый день он ничего не ел. Мустафин ожидал, что хозяин вызовет японца к ужину и потребует отчета о переговорах в «Оазисе», но он не стал тревожить своего раба. Вероятно, хотел дать ему время на осмысление.
— Позови Гаврюху, и пусть прихватит аккордеон, — устало проговорил Белограй.
— Слушаюсь, Василь Кузьмич.
Ясно. Сегодня генерал будет пить горькую и под аккомпанемент выть на луну. Гаврюха играл знатно. И не только на гармошках, но и на гитаре, и даже на балалайке. Последняя была разбита о горб музыканта в момент вспышки гнева хозяина, что случалось нередко. Горб Гаврюхи все терпел. Не одна гитара разлетелась вдребезги о хилый позвоночник лейтенанта Гаврилы Афанасьевича Дейкина. Хорошо, что в доме пианино не установили — свалилось с воза при перевозке через тайгу, разбилось, погрязло в глиняной топи.
Гаврюха не заставил себя ждать. Из погреба на стол перекочевала четверть самогона и лоханка груздей. Фарфор и хрусталь остался стоять в буфете. Состояние хозяина ординарец понял с одного взгляда. На стол были выставлены свечи, печная дверца раскрыта для прибавки света и настроения, стакан наполнился мутновато-розовой жидкостью. Гаврюха сел в углу и тихо заиграл что-то очень мелодичное и печальное.
Генерал пил и что-то бурчал себе под нос. То ли подпевал в такт музыке, то ли разговаривал с привидениями.
Генерал
Жарким сухим летом 45-го, когда уже никто не сомневался, что война России с Японией неизбежна, руководство Дальстроя приступило к сооружению береговых укреплений вдоль подходов к бухтам северной части Охотского моря. Полковник Белограй, руководивший всей лагерной системой северо-восточного ГУЛАГа, расформировывал новый этап, прибывший из Ванинского порта в зону малой транзитки. Майор Челданов нашел его возле автоколонны, прибывшей за пополнением.
— Василь Кузьмич, я к вам с неприятной новостью. Хотите казните, хотите милуйте, но я не в ответе за дела столичные.
— Что мямлишь, Харитон?
— Вот, взгляните. — Он подал полковнику узкую папочку с тремя листочками.
Белограй открыл ее и побелел. Несколько секунд он оставался неподвижным, потом хрипло спросил:
— Жив?
— Крепок. Ведет себя достойно.
— Вези его ко мне. И закрой рот на все замки.