В процессе следствия выяснилось, что Мария Кострулева подала документы на развод, Петр об этом не знал, но этот факт лег в основу обвинения. Он не хотел развода, к тому же очень любил свою дочь Лёльку, которой на время ареста исполнилось три годика.
Петр Кострулев получил десять лет. Через семь вышел по амнистии.
На перроне вокзала они обнялись с братом, но особого тепла никто из них не ощутил.
— Ты похудел, — разглядывая Петра, сказал Иван.
— Санаторий не из лучших попался.
— Я отвезу тебя на дачу, пока там поживешь. Ирина настроена очень агрессивно, зачем тебе это надо.
— Значит, она верит в то, что я убил Маруську?
— Ее не переубедишь.
— Где дочь?
— Не волнуйся, Лёлька в Крыму, в пионерском лагере «Артек». В наше время о таком и мечтать не могли.
— Взрослая уже. Меня не узнает.
— А ты ее узнаешь?
— Вылитая Маруська.
Они пошли по платформе к выходу.
— У меня машина, Петр. Казенная. При шофере лучше не разговаривать.
— Стукачи не перевелись?
— Боюсь, их еще больше стало.
— В зону до сих пор троцкистов сажают. И смех, и грех. Троцкого уже на свете нет, а их все гонят.
— Политикой заинтересовался?
— Ты знаешь, кто меня интересует. Тот, вместо кого я семь лет в зоне чалился. Что скажешь, Иван?
— А что ты хочешь услышать?
— Саквояжик с добычей где? О тайнике только ты знал.
— Значит, не только я. Маша должна была утром его принести. Я ждал ее, покупатель ждал, деньги приготовил, все на мази, а ее нет и нет. Мне только к вечеру Ирина рассказала о случившемся, ее в морг возили на опознание. Она же и об аресте твоем сообщила.
— Красиво травишь. А ты знаешь, сколько стоит саквояж? Миллион триста с небольшим. Наш процент составлял семьсот тысяч. Я хотел завязать.
— Сейчас уже другие деньги. Если есть кубышка, давай пока не поздно. Вот-вот реформа грянет, у меня сведения верные. Менять будут десять к одному и за каждую копейку отчет потребуют. Пропадут все твои многолетние сбережения, ты же десятой части не тратил.
— Все верно, Ваня. Деньги я Маруське отдавал, а она оставляла только на жизнь, остальное в золото обращала. Война стояла на пороге, кому нужны бумажки? Гитлер свои привезет. Маруська не верила в нашу победу.
— Значит, золота у тебя больше, чем в банке? Покупатели никуда не делись. Пройдет реформа, можно будет наладить поток.
— Я подумаю. А в качестве аванса выдай мне сегодняшними тысяч сто.
— Смеешься?
— Улыбаюсь. Я за нас двоих сидел. Твои пятнадцать процентов, умноженные на семь лет лагеря, на полмиллиона потянут.
— Тише, тише, Петя, достану я тебе деньги.
На привокзальной площади их ждал длинный черный лимузин.
— Кучеряво живешь, брательник.
— Добро бы своя была. Министерская.
Они сели в машину и поехали на дачу.
Дом в Малаховке выглядел дворцом.
— Тоже казенный?
— Свой. Участок дали от министерства. Строились сами.
— На пятнадцать процентов такой не построишь.
Иван принес из машины продукты, передал ключи.
— Такая погода, а Ирина в Москве сидеть будет? — спросил Петр.
— Она не любит дачу.
— Тебе на руку, есть где оттянуться.
— Ладно, мне на работу возвращаться надо. Отдыхай, затопи баньку. Поживешь пока, там видно будет.
Иван уехал. Петр перекусил, распил чекушку и решил пройтись по поселку. В силу привычки он не мог находиться в незнакомом месте, только знание местности давало уверенность, что можно уйти от преследования. Перед тем как лечь на дно, он изучал окрестности, чердаки, проходные дворы. В Малаховке ему бывать не приходилось.
Он вышел из калитки и направился туда, откуда слышались гудки паровозов. Выйдя к железнодорожной насыпи, Петр не мог сообразить, с какой стороны станция, и наугад повернул вправо. Торопиться-то некуда, чудный воздух, птички поют — свобода, можно вздохнуть полной грудью.
До платформы Кострулев дошел быстро, прочитал — «Красково». Обратно решил идти переулками, поселки вытянулись вдоль железной дороги в одну цепочку. Возле высокого забора стояло несколько машин и небольшая толпа любопытствующих. Кострулев присоединился.
— Что случилось-то?
Старушка глянула на высокого улыбчивого молодого человека, он ей понравился. Петя всем нравился, вор обязан быть обаятельным, иначе не вызовешь доверия, а это уже профнепригодность, меняй ремесло.
— Тут прокурора зарезали, его родного брата и еще двух военных. Все утро стреляли, а приехали вот только сейчас.
Из калитки вышел коренастый подполковник, за ним свита. Петр не успел отвернуться.
— Кострулев?
Подполковник остановился, глянул на своего «крестника» и подошел ближе.
— Он самый, гражданин майор.
— Подполковник.
— Давно на свободе?
— Поезд час назад прибыл. Билет сохранился. Так что резню на этой даче не я устраивал.
— Верю, Кострулев. Тот, кто ее устроил, уже у нас.
— Лихо работаете.
— А тебя всегда заносит туда, где неприятностями пахнет?
— Черт его знает. Ноги сами принесли.
— Советую уносить тебе их подальше от Москвы. Теперь все сводки проверять буду. Один вскрытый сейф — и тебе крышка, сгною в зоне.
— Спасибо на добром слове, гражданин начальник.
— Мир тесен, свидимся.
Встреча с Рубеко оставила неприятный осадок на душе. Плохое начало. Продолжение было не лучше, на даче его поджидала Ирина. Она сидела в кресле с пистолетом в руках.
— У мужа сперла? Существует такая наука — баллистика. По пуле определят, из какого ствола выпущена, шпалер-то зарегистрирован, Ивану по штату положен.
— Вот его и посадят.
Ирина никогда не считалась красавицей, а за семь лет подурнела еще больше: отекшие глаза, двойной подбородок, слоновые ноги, землистый цвет лица.
— Что тебе от меня нужно?
— Я пришла сказать, чтобы ты на Маруськино золото не рассчитывал.
— Золото мое, а не Маруськино. Если она хранила его у тебя, то лишь от страха. За сохранность получишь десять процентов. Странно, что ты его не просадила. И как я догадываюсь, Ванька не в курсе.
— Машка умела молчать. Даже в постели.
— В постели?