— И Бертелли тоже?
— Я знал, что ты о нем спросишь. — Бэнкрофт улыбнулся, будто знал какой-то секрет. — Хочешь, чтобы я рассказал о нем?
— У меня нет права настаивать, но я действительно хочу знать, с какой целью вы включили в состав экипажа этот балласт?
Улыбка сошла с лица Бэнкрофта.
— Мы потеряли два корабля. Один из них мог погибнуть в результате несчастного случая, но только не оба. Трудно поверить, чтобы на двух кораблях произошли какие-то исключительные неполадки или что они оба вдруг столкнулись с метеоритами. Вероятность такого совпадения — одна миллионная.
— Я и сам в это не верю, — сказал Кинрад.
— Мы годами бились над разгадкой, — продолжал Бэнкрофт. — И каждый раз получали одинаковый ответ: неполадки в системах кораблей здесь ни при чем. Причина крылась, образно говоря, в человеческой составляющей. У нас не было возможности проводить четырехгодичные испытания на живых людях. Оставалось лишь рассуждать, строить предположения и догадки. И однажды мы нашли разгадку. Она появилась совершенно случайно.
— Как это?
— Мы сидели здесь, в этом кабинете, и в сотый или двухсотый раз задавали себе все те же вопросы. И вдруг мои часики встали, — Бэнкрофт махнул рукой в сторону настольных часов. — Тогда некто Уиттакер из отдела космической медицины завел их, потряс, и часы пошли. И тут же он буквально заорал он пронзившей его догадки.
Взяв со стола часы, Бэнкрофт открыл заднюю стенку.
— Что ты там видишь?
— Колесики и шестеренки.
— И больше ничего?
— Пару ленточных пружин.
— Ты уверен, что это все?
— Это главное, из чего состоит часовой механизм, — без тени сомнения ответил Кинрад.
— Тут ты ошибаешься, и сильно ошибаешься, — возразил ему Бэнкрофт. — Мы допустили ту же ошибку, когда отправляли первые два корабля. Мы построили громадные металлические часы, в корпус которых вставили человеческие колесики и шестеренки, идеально приспособленные для своей работы. Колесики и шестеренки из плоти и крови. Нам казалось, что мы — искусные часовщики и наши часы будут работать безупречно. Но часы остановились. Мы упустили из виду то, о чем потом внезапно догадался Уиттакер.
— Что именно?
Бэнкрофт улыбнулся и сказал:
— Смазку. Часам требуется чуточку смазки.
— Смазки? — воскликнул Кинрад и даже привстал.
— Наша ошибка была вполне естественной. Живя в эпоху технического прогресса, мы привыкли думать, будто мы — ученые, конструкторы, инженеры — главные люди на Земле. Это не так. Возможно, мы составляем очень важный и нужный слой, но мы — это еще не все человечество. Мы забыли, что рядом с нами живут домохозяйки, водители такси, продавщицы универмагов, почтальоны, медицинские сестры, полицейские. Если бы цивилизация состояла только из самоуверенных ребят, нажимающих кнопки вычислительных машин, она была бы сущим адом. Нет, кроме них обязательно должны быть, как говорили в старину, «мясник с пекарем и свечник с аптекарем». Для кое-кого это стало очень полезным уроком.
— Насколько могу понять, вы что-то узнали. Но что? — спросил Кинрад.
— Нет, мы только нащупали решение, и оно тут же задало нам новую задачу. Какая смазка наилучшим образом подходит для человеческих колесиков и шестеренок? Ответ очевиден: человеческая смазка. Но сразу же встает другой вопрос: люди каких профессий могут служить подобной смазкой?
— И тогда вы раскопали Бертелли?
— Ты прав. Его род вот уже двадцать поколений служит человеческой смазкой. Он — наследник великой традиции и имеет международную известность.
— Я что-то никогда о нем не слышал. Может, Бертелли — это его вымышленная фамилия?
— Нет, настоящая.
— Тогда я просто не узнал этого человека, — сказал Кинрад. — И не я один. Весь экипаж. Что-то не вяжется с международной известностью. А может, он изменил внешность, сделав пластическую операцию?
— Ты прав, он действительно изменил внешность, но вся операция заняла у него не больше минуты.
Встав, Бэнкрофт протопал к шкафу с документами, открыл дверцу и порылся в нескольких папках. Достав наклеенную на картон глянцевую фотографию, он бросил ее на стол.
— Бертелли понадобилось всего-навсего умыться.
Со снимка на Кинрада смотрело густо покрытое белым гримом лицо. На высокой накладной макушке торчала остроконечная шляпа. Нарисованные кустистые брови изгибались в нескончаемом удивлении. Вокруг печальных глаз россыпью лежали искусственные веснушки. Картину дополнял нос луковицей, ярко-красный рот до ушей и кружевной воротник.
— Это же клоун! Паяц!
— Двадцатый по счету паяц в их роду, — подтвердил Бэнкрофт. — Истинная находка для нашего мира.
Кинрад еще раз всмотрелся в фотографию.
— Можно, я возьму ее себе?
— Конечно. Я в любое время могу сделать хоть тысячу отпечатков.
Выйдя из административного центра, Кинрад застыл на ступеньках: человек, занимавший его мысли, отчаянно пытался поймать наземное такси.
В руке у Бертелли болталась бесформенная, наспех собранная сумка. Он шел, как на расхлябанных шарнирах, нарочито высоко задирая ноги в больших башмаках. Шею Бертелли выпятил вперед. Все его лицо выражало ожидание какой-то беды.
Сколько раз во время полета, когда Кинрад глядел на позы и жесты Бертелли, у него возникало мимолетное ощущение чего-то очень знакомого. Теперь, после разговора с Бэнкрофтом, он сразу же узнал классический номер всех клоунов, когда по засыпанной опилками арене тревожно мечется коверный. Законы жанра требовали, чтобы Бертелли то и дело оборачивался, поглядывая через плечо на парящий в воздухе скелет, привязанный к нему длинной веревкой.
Бертелли поймал такси, одарил водителя идиотской улыбкой, швырнул в кабину сумку и вполз сам. Машина рванулась с места, выплевывая парные облачка выхлопных газов из спрятанных под днищем трубок.
Кинрад стоял, рассеянно глядя на устремленные к небу космические корабли и на само небо. Земля казалась ему огромной сценой, на которой каждый мужчина, женщина и ребенок играли свою удивительную и необходимую роль. И управлял всем этим спектаклем клоун. Он смеялся, сокрушался по пустякам, мастерски гасил всплески враждебности и в корне уничтожал конфликты, доводя их до абсурда.
Если бы пришлось подбирать экипаж для очередного полета, думал Кинрад, я вряд ли сумел бы найти лучшего психолога, чем Бертелли.
— Пошлите им ультиматум, — проскрипел Дэвид Корман.
— Да, сэр, но…
— Но что?
— Это может привести к войне.
— И что с того? — осведомился Корман.
— Ничего, сэр, — оправдывался его собеседник. — Я лишь подумал…