Взглянув на часы, Алексей изумился – за всякими дурацкими мыслями прошло уже много времени, а он тут рассиживается, как поп на похоронах. Быстро надев китель и прицепив кортик на уровне верхней трети левого бедра, он заспешил в командирскую столовую с намерением съесть чего-нибудь, что осталось в расходе от ужина. Кок, однако, навалил ему полную тарелку обильно наперченного гуляша и выдал чуть не четверть буханки хлеба – сегодняшний вечер, видимо, не располагал к аппетиту. Удивляясь себе, штурман умял всю тарелку, поминутно глядя на часы в ожидании того, что вот-вот объявят тревогу, а добираться до рубки минут десять. Напившись черной крепости чая, он помахал рукой коку в окошке и побежал к выходу, придерживая колотящийся кортик левой рукой.
По дороге к рубке он несколько успокоился – в принципе, ничего страшного еще не произошло. Стемнело уже полностью, завесив последние просветы в облаках. Снова начался дождь. Рубка была полна народу, все при полном параде. Москаленко сидел прямо на столе, прикрыв глаза ладонью, и что-то вполголоса говорил Чурило, наклонившему к нему голову. Тот покосился на очередного вошедшего, но даже не моргнул в сторону Алексея, продолжая кивать командиру.
Был первый час ночи, но все были возбуждены как в первую утреннюю вахту. Синие лампы на столах давали достаточно света для работы, и сразу несколько офицеров расположились вокруг крупномасштабной карты Северной Атлантики, захватывающей верхним краем Шпицберген, а нижним – северную оконечность Норвегии. Курс соединения пролегал несколько ниже Медвежьего, полого спускаясь затем к юго-востоку, тонкая красная линия обозначала их конкретное местоположение и курс за последние несколько часов. В отношении подводной опасности ничего хуже того места, где они сейчас находились, просто не существовало. Пару лет назад их бы уже пять раз торпедировали, но к концу сорок четвертого наводившие некогда ужас на Северную Атлантику «волчьи стаи» были перетоплены, а немногие уцелевшие лодки старались не связываться с боевыми кораблями. «Охотниками-убийцами», как иногда дословно переводили англоязычный термин, эскадра не являлась даже отдаленно, поэтому взаимности риска не было – все сводилось к факту наличия или, наоборот, отсутствия подлодок-одиночек на их пути. В любом случае, о противолодочном зигзаге не могло быть и речи. На часы все смотрели поминутно, разговаривали громко, то и дело смеялись. Нервное напряжение было предельное.
Ничего, однако, не происходило. Ратьер затемненного «Советского Союза» молчал, «Чапаеву» тоже, видимо, не хотелось лишний раз обращать на себя внимание. Невысокий, похожий в темноте на привидение, абсолютно черный на фоне серого моря, он выдавал себя только вырывающимися из-под развала носовой оконечности бурунами. С кормовых флагштоков линкора и крейсера спустили за корму белые шелковые вымпелы десятиметровой длины. Сразу намокнув, они стали единственными светлыми пятнами на сливающейся границе неба и моря, служа ориентиром идущему сзади кораблю. Радары включались на короткие периоды и через нерегулярные промежутки времени, уменьшая риск быть обнаруженными по их излучению. Тридцать секунд, требовавшиеся антенне радара «Советского Союза», чтобы два с половиной раза обежать горизонт с вершины башнеподобной фок-мачты, проходили в полном молчании, затем взмокший капитан-лейтенант клал трубку, сигнальщик выдавал на другие корабли двухсекундный ряд «теплых» точек, и люди получали возможность еще минут двадцать дышать более-менее спокойно. Командам было разрешено спать на боевых постах, но вряд ли у кого-то хватило нервов уснуть в эту ночь. По отсекам разнесли консервы, сухари и бачки с горячим чаем – это было очень кстати. Не хотелось делать ничего, люди просто сидели, глядя на черные коробки репродукторов, в полной готовности в любую секунду сорваться с места, крутить, срывая дыхание, рукоятки маховиков, вслушиваться в прорывающиеся сквозь телефонный треск слова команд. На человека, имеющего достаточно смелости или, наоборот, легкомыслия, чтобы травить в такой обстановке анекдоты, смотрели как на фокусника в цирке.
Обходящий отсеки «Кронштадта» военком засмеялся, увидев смущение старшины одной из шестидюймовых башен, не сумевшего остановиться при его появлении и закончившего рассказ неприличным словом. Комиссар, в другое время собравший бы ради этого комсомольское собрание боевой части, сейчас только махнул рукой – сиди, мол, и, обернувшись сам на дверь, не входит ли кто еще, сам рассказал хоть и не содержащий ни одного грубого слова, но не слишком пристойный и абсолютно идиотский анекдот. Днем раньше засмеяться при этом не рискнул бы ни один матрос, теперь же, после слов: «…Девушка, может, еще раз на трактор посмотреть хотите?», большинство искренне захохотало. Выслушав еще парочку таких же глупых анекдотов, военком, покачивая головой и ухмыляясь, вышел из башни, закрыв за собой рычаг бронированной двери. В башне ему понравилось – если матрос травит про баб или морские страшилки для молодых, значит, он с ума еще не сошел.
С трудом удерживаясь за поручни, он добрел по раскачивающейся палубе до люка и с удовольствием протиснулся в относительное тепло корабельного нутра. Задержавшись на мгновение в проеме, военком «Кронштадта» провел взглядом по уровню, где приблизительно находился горизонт. Ничего не увидев в черноте ночного океана, он наконец захлопнул дверь люка за собой. В попытках разглядеть что-то в месиве волн и дождя он был не одинок. Только на одном «Кронштадте» дюжина сигнальщиков и просто не приставленных к делу офицеров обшаривала линию горизонта в самую лучшую оптику, как отечественного, так и иностранного производства в попытках увидеть врага до того, как он увидит их.
К четырем часам утра окончательно измучивший всех дождь перестал. Вахта сигнальщиков сменилась несколько раз, и от сладкого кофе – лучшего, по мнению Москаленко, средства для улучшения зрения ночью – всех уже тошнило. Нервное возбуждение сошло, уступив место усталости и желанию уснуть, у многих появилась надежда, что им каким-то образом удалось ускользнуть от англичан. Действительно, после прорыва сквозь пролив на полной скорости и без единого выстрела эскадра успела уже дважды поменять курс, идя двадцатиузловым ходом, и не имела ни одного контакта с противником с момента потопления сторожевика в проливе и уничтожения истребителями «Каталины» за несколько часов до этого. До наступления светлого времени суток, когда калибр «Советского Союза» мог стать одним из решающих факторов артиллерийской дуэли, оставалось всего несколько часов, и шансы протянуть как-нибудь это время все более повышались. За ночь эскадра прошла уже треть пути к Ян-Майену – голому клочку земли в сердце Северной Атлантики, и после пяти часов даже Москаленко поверил, что они выкрутятся.
В пять шестнадцать утра измученный двенадцатичасовой вахтой оператор радара на вершине фок-мачты линкора включил свой прибор, подождал две минуты, пока прогреются нити ламп, проверил неоновой лампочкой сеть и переключил тумблер активного контура на «вкл.», засунув лицо внутрь картонного цилиндра, затеняющего экран. Желтая стрела поискового вектора едва успела провернуться на четверть круга, как за ней вспыхнули три жирные желтые точки, выстроенные в ряд. Инженер-капитан-лейтенант несколько секунд в ужасе смотрел на их медленное угасание и очнулся только от возмущенного и нетерпеливого голоса в прижатой к уху телефонной трубке: «Как сейчас, нормально?»