— Эх, хорошо! — блаженно выговорил пейзанин, вытирая слезы, что выступили то ли от «влаги», то ли от лука.
Посидев немного, мужик приложился к фляжке и вновь захрустел. Еще через пару глотков, когда хмель уже стукнул по мозгам, а главная закуска была изничтожена, мужичок осмелел:
— А ты, р-рыцарь, совсем не пьешь? И р-раньше — не пил?
— Раньше — пил, а теперь — не пью, — снизошел я до ответа.
— А-а, — протянул мужик, делая вид, что понял. При этом не забывал прихлебывать. Кажется, его окончательно «догнало».
— А в-ссе-тта-ки, п-почему? — не унимался селянин.
— Не хочу, — отмахнулся я. Как же меня достали с этим вопросом!
— А п-поч-че-му н-не пёшь? Бррезггаешь?
Э, как же его развезло-то! Ну все, теперь начнется — уважаю или нет!
— Т-ты д-маш, шта е-ешшли с мчом, то шшразу и — ррыць? Ккой тгы ррыцрь, если не пёшь… Не увжаешь, з-нначчится тех, к-тто ттаких кка-к тты кормммит!
— Не уважаю! — откровенно ответил я, отправляя мужика спать коротким тычком чуть ниже уха. Авось, когда проспится, то будет думать, что головная боль — следствие похмелья…
Пока мы тут заседали, наша парочка уже сделала свое дело. Первым из-за кустов показался Гневко. Он выступал с небрежно-горделивым видом, словно король, только что подписавший манифест об отречении от престола. Следом за ним… Нет, не шла, а порхала кобылка. Она, словно забыв о возрасте и положении рабочей скотинки, увивалась вокруг жеребца, как невеста после первой брачной ночи. Ей бы еще крылышки, так и совсем бы взлетела.
Гнедой подошел ко мне и, презрительно оттопырив нижнюю губу, посмотрел в глаза: «Ну что, гад, доволен?»
Я виновато пожал плечами. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, разломил пополам остатки каравая и протянул коню. Немного пофыркав и поиграв в обиженного, он соизволил съесть. Потом, слегка подмигнув мне левым глазом, Гневко сообщил, что кобылка, в общем-то, ничего, хотя и в возрасте.
Я вздохнул с облегчением. Конь, разумеется, меня бы простил. Но было бы тягостно сознавать, что использовал друга в корыстных целях, а тот не получил даже удовольствия. Ну зато теперь у нас есть деньги. По крайней мере можно протянуть недельку-другую.
Проснувшись на рассвете, я понял, что прекрасно выспался. Воздух — свежий, брюхо — сытое. Гнедой, спавший еще меньше меня, бродил по полянке, умудряясь щипать траву и деликатно оттирать плечом кобылку, назойливо вертевшую перед ним хвостом.
Пока разминался, сосед стал подавать признаки жизни. Держась обеими руками за голову, селянин хрипло пробурчал:
— Вот, сподобило же так нажраться! А что, ваша милость, вы вчера правда не пили, или мне почудилось?
Вместо ответа кивнул ему на фляжку, в которой еще что-то оставалось:
— Полечись, болезный…
— Н-не, — с отвращением посмотрел на баклажку мужик. — Я теперь с месяц пить не буду. А то и вообще — брошу… — нерешительно пообещал он. — Вот ваша милость не пьет, так и головой не мается. Водички бы хлебнуть.
— Родничок — там, — указал я.
Пейзанин долго приглядывался, пытаясь собрать глаза вместе, а потом пошел в указанном направлении. Спотыкался, раза два упал. М-да, бывает…
Гневко, узрев, что я проснулся, обрадовался. Кажется, ему уже осточертели домогательства перезрелой особы, и теперь он был готов куда-нибудь сбежать.
Мы собрались быстро. Гнедому — тому вообще собирать нечего. Ну а мне оседлать коня и прикрепить к седлу походную сумку, где умещались скудные пожитки, — дело пары минут. А все остальное я снимаю лишь тогда, когда ложусь спать. Возможно, кому-то покажется смешным человек, разъезжающий и в холод и в жару в панцире и шлеме, да еще и со щитом за спиной, но только не мне. Привык, знаете ли. Правда, копья и лука со стрелами у меня не было. Если удастся наняться к кому-нибудь, то об этом должен позаботиться наниматель. Ну а на самый крайний случай в сумке есть наконечники для копья и стрел. Ежели что — вырубить копейное древко да настрогать черенков — раз плюнуть. Шелковый шнурочек для тетивы тоже где-то был. В самом крайнем случае — попрошу гнедого пожертвовать десяток-другой волосков из хвоста и сплету «цепочку». Лучник из меня скверный, но в корову с двадцати шагов попаду.
Когда мы с гнедым уезжали, за спиной еще долго были слышны матюги крестьянина и недовольные всхрапывания кобылки. Ей, бедняжке, предстояло превратиться из «невесты» в рабочую скотинку. А уж что будет, когда она принесет долгожданного «кобыленка», выкормит его, не хотелось и думать…
Лесная тропа, по которой мы двигались, вывела на широкую торную дорогу вдоль реки. Стало быть, скоро приблизимся к мосту или переправе.
Не прошло и получаса, как показался каменный мост. Чуть в стороне — каменная (!) хижина. Не иначе — смотрителя и сборщика подати. А вот и он сам. Здоровый. И не просто здоровый, а очень здоровый! Когда парень приблизился, обнаружилось, что его волосатая морда — на одном уровне с моей головой. Но я-то сидел в седле! Прям — не человек, а гоблин какой-то.
Ни мне, ни Гневко бугай крайне не понравился. Даже не из-за того, что был здоровым, а потому, что пахло от него… Не то — псиной, не то потом. Чего проще: сходи да помойся — вода-то рядом. Еще нам не понравилась здоровенная, под стать смотрителю и на вид едва ли не каменная, дубина.
— Мостовые давай. С всадника — один фартинг!
Бугай требовательно протянул лапу, покрытую жесткой, как у кабана, шерстью.
«Справедливо», — рассудил я, вытаскивая кошелек. Содержать каменный мост стоило немалых денег. Прижимистые пейзане предпочитали каждую весну поправлять покосившиеся сваи, перекрывая их сырыми бревнами и застилая кривыми жердями, нежели платить мастерам-каменщикам за выбиваемые водой камни.
Я достал из кошелька монету, но вместо медяка вытащил талер. Только собрался поменять, как детина ухватил с моей ладони серебро и сунул куда-то за пояс. Потом посторонился, давая проход.
— Э, парень, постой, — забеспокоился я. — Извини, дорогой, ошибка вышла. Ты у меня талер взял вместо фартинга. Давай поменяю. Или сдачу гони!
— Хе-хе-хе! — засмеялся гоблин мелким смешком, непривычным для такого крупного тела.
Помахав дубиной, едва не зацепив гнедому нос, сделал правой рукой неприличный жест.
— Значит, деньги мои ты зажилил? — уточнил я на всякий случай.
— Хе-хе! — заблеял детина и повторил жест.
— Гневко… — сказал я негромко.
Только в плохих романах, которых мне довелось прочитать больше, нежели философских трактатов и теологических диссертаций, пишут о том, что кто-то там (разбойник или мститель какой, неважно) «махнул кистенем». Если «махнешь», а рука уйдет в сторону — подставишь собственную шею или голову. Кистень следует бросать очень точно и аккуратно!
Кажется, башка у парня была из того же материала, что и его хижина. У любого другого черепушка разлетелась бы вдребезги. А этот… Я даже удивился, что после первого попадания он вскинул дубину. И, если бы успел, пришиб бы не только меня, но и коня. Только вот попасть он уже никак не мог, потому что я бросил стальной шар не один раз, а три… После второго удара здоровяк мотнул башкой, роняя дубину, а после третьего упал сам.