Меченый наступил на мокрый живот одного из раненых.
— Кто меня продавал? Говори, сука!
Человеку, лежавшему на мокром полу не на что было рассчитывать. Он хотел плюнуть в Меченого, но только поперхнулся перемешанной с кровью слюной. Выругавшись, удачливый противник разрядил пистолет ему в голову.
В качестве новой «базы» Рублев выбрал предназначенный к сносу дом с пустыми глазницами окон. Через прореху в заборе они с Виктором проникли на территорию, замусоренную битым стеклом, кусками кирпича с приставшим намертво раствором, скособоченными останками рам.
Отогнув толстый гвоздь, Иваныч открыл дверь в ближайший подъезд. Поднялись по сумеречной лестнице, прошли по второму этажу. В здании, похоже, размещалась какая-то контора, которая в свое время ликвидировала перегородки и объединила крохотные клетушки в просторные помещения.
В первой комнате, куда они заглянули, стоял пустой канцелярский шкаф и висел на стене прошлогодний календарь с приторно-красивым пейзажем. На полу валялись груды незаполненных бланков — сквозняк ворошил их, поднимая отдельные бумажки в воздух, но сил на большее не хватало.
— Жилой запах, — потянул носом саксофонист.
Рублев не успел ответить как сверху послышался требовательный детский крик — так кричат дети, которые еще не могут выражать свои желания словами.
Этажом выше друзья обнаружили двоих маленьких детей, которые методично рвали на мелкие клочья папку со скоросшивателем. Орал третий, которого женщина в пиджаке поверх длинного шерстяного платья и цветастой косынки кормила из бутылочки. Рядом лежала на полу коробка от детской смеси.
Мужчина с печатью усталости на лице сидел на корточках возле обложенного кирпичами ТЭНа. Тот раскалился докрасна — по обычному разгильдяйству в полуразрушенном доме еще не отключили электричество.
Все семейство было явно восточного типа — темноволосые, смуглокожие. Сперва Рублев принял их за цыган, но они явно не отличались цыганской самоуверенностью — женщина вздрогнула и прижала ребенка к себе, мужчина вскочил на ноги. Комбат поспешил успокоить их, приложив правую ладонь к груда универсальным жестом всех времен и народов.
Обернувшись к мужу, женщина произнесла несколько слов, точный смысл которых Рублев не понял. Зато язык мгновенно распознал — обитатели мертвого дома общались на пуштунском наречии, они были афганцами.
Разговорились. Сейфулла, глава семьи, почти без акцента говорил по-русски. Он учился в Москве, в Губкинском институте, вернулся на родину за полтора года до падения Наджибуллы. После взятия Кабула моджахедами пришлось бежать в Союз вместе с молодой женой — такого, как он, могли запросто повесить, забить камнями.
Тогда их приняли неплохо — выделили комнату в семейном общежитии. Сейфулла ходил на работу, получал зарплату. Конец наступил в девяносто третьем, когда взялись основательно чистить Москву от лиц без прописки и всякого рода беженцев. Пришлось ехать обратно.
Они осели в Мазари-Шарифе. Северные провинции контролировал генерал Дустум, здесь власти достаточно терпимо относились к техническим специалистам, обучавшимся в России. В девяносто седьмом город захватили талибы. Сейфулла достаточно слышал об этих оголтелых фанатиках, чтобы бежать снова — теперь уже с тремя детьми на руках.
Добрались до Москвы, но попали из огня в полымя.
За время их отсутствия столица на взгляд Сейфуллы сильно изменилась. Общее впечатление ухоженности, сплошной поток иномарок, дорогие магазины на каждом шагу. Но ходить по улицам стало невозможно.
Первый же встречный милиционер безошибочно замечал его. Вытягивал из толпы, требовал документы.
Заканчивалось по-разному: побоями в участке, посадкой на пятнадцать суток за нарушение паспортного режима, принудительной посадкой в общий вагон поезда южного направления.
— Возвращаться некуда, — развел руками Сейфулла. — Талибы уже вышли на границу.
Пока мужчины разговаривали жена Сейфуллы поставила на раскаленные кирпичи заварной чайник с отбитым носиком. Запахло зеленым чаем. Виктор шутил с детьми, которые ничуть не боялись его темных очков.
— Может, стоит вам податься куда-нибудь на периферию? — вслух подумал Комбат. — Там народ живет похуже, людей сердобольных больше. А тут сытый голодного не разумеет. Знаешь пословицу?
Все три окна были заколочены фанерой. Солнечный свет почти не пробивался внутрь и среди бела дня в комнате горела лампочка.
— Сколько ты прослужил в наших краях?
— Пять лет, — ответил Рублев.
— Говори что хочешь, но я не понимаю. Продержаться самое трудное время, положить людей, затратить огромные деньги и потом сдать, как у вас говорят, одним махом.
— Политика, — неопределенно ответил Комбат.
Что еще он мог сказать — офицер, до конца выполнивший свой долг?
— Ваши газеты писали, что армия воюет против народа. Но народ ведь разделился на две половины. Это была гражданская война и вы бросили тех, кто вам поверил.
— Это называется умыть руки, — заметил Комбат. — Руки частенько хочется умыть, особенно если они в крови.
Сели пить чай, скрестив по-восточному ноги.
— Нас здесь трое мужиков и некому сходить за продуктами, — усмехнулся Рублев. — У каждого свои причины не высовывать носа.
— Давайте, я могу ходить, — тихо сказала афганка, боясь получить нагоняй от мужа, за вмешательство в разговор.
— Нет, лучше сходить один раз и затариться на все деньги, — решил Комбат.
Когда стемнело, вдвоем с инженером-афганцем они отправились в ближайший магазин. Купили то, что можно долго хранить без холодильника, что хорошо упаковано и не привлечет запахом мышей. Детское питание, консервированную ветчину, сгущенку, колбасу и хлеб в полиэтиленовой упаковке, кубики куриного бульона. Старались выбирать подешевле — на сто долларов удалось загрузить две сумки.
На оставшуюся мелочь Комбат купил в киоске пару газет — узнать, появилась ли новая информация по делу депутата Малофеева.
Дети радовались больше всех: старшим досталось по апельсину, младшему — яркая погремушка.
— Настанет день, когда я приглашу тебя в свой дом, — пообещал Рублеву афганец. — Ты сделал для меня больше, чем сделал бы брат.
— Пригласишь на свадьбу старшего сына.
— Это обязательно.
Будущий жених развернул сверток и обнаружив саксофон стал радостно нажимать на блестящие кнопки.
Даже вкусные запахи не соблазняли его. Но стоило матери сказать одно слово, как он отскочил в сторону и спрятал руки за спину.
После ужина Иваныч и Виктор пошли устраиваться на ночлег. Сейфулла одолжил им лампочку, несколько кусков фанеры и пригоршню ржавых, кое-как выпрямленных гвоздей.