Последние телеги, скрипя и раскачиваясь, катились по ущелью. Красное солнце прошло зенит, белое висело над западным краем земли, обжигая песок и скалы знойными лучами. Тревельян слез со спины скакуна, велел послать команду флаеру; белое облачко опустилось, закрыв яростный глаз Ракшаса. В тени было почти прохладно, не больше сорока градусов.

– Серый Трубач перешел горы… – послышался вдруг тихий шепот трафора.

– Что? – Ивар оторвал взгляд от исчезавших во вратах повозок.

– Вы часто это повторяли, эмиссар, и в вашем голосе звучало беспокойство. Серый Трубач перешел горы…

На губах Тревельяна мелькнула улыбка.

– Теперь он перебрался через океан и отдыхает от государственных забот на лоне природы. Думаю, он уже изучил территорию и понял, что с острова не сбежать. Возможно, проголодался и ловит рыбку или ищет орехи в лесу. Или любуется пейзажем.

– Вынужден вам возразить, – сказал трафор. – Такое смирение не в его характере.

Но Тревельян лишь пожал плечами. На дороге и в ущелье, медленно оседая, клубилась пыль, и от куч навоза, оставленного скакунами, тянуло густым острым запахом. Зато вокруг царила тишина – ни криков людей, ни грохота повозок, ни рева, ни скрипа, ни шороха. Шас-га вернулись туда, откуда пришли.

Ивар снова улыбнулся и закрыл врата.

Эпилог

Настоящее бросает тень перед собой, но не каждый способен прочесть его знаки.

«Книга Начала и Конца» Йездана Сероокого, пророка и мудреца кни'лина

Нагой человек сидел на камне, погрузив ступни в воду. Волны накатывались одна за другой, щекотали кожу, облизывали щиколотки, но, казалось, он этого не замечает; его взгляд был прикован к серо-стальной поверхности моря. Никогда он не видел столько воды, даже вообразить не мог, что где-то существует такое огромное пространство, занятое водами и лишенное тверди. Правда, эти воды были бесполезны – слишком горькие и непригодные для питья.

Поднявшись, он побрел вдоль кромки прибоя. Он уже знал, что этот клочок земли можно обойти от белого рассвета до красного полудня, даже двигаясь неспешным шагом. Здесь росли трава и деревья, имелись речка, питаемая подземным источником, камни и скалы на побережье и масса мелких грызунов, годившихся в пищу. Волны выбрасывали на берег и оставляли в лужах странных тварей, которых тоже можно было есть. Вскоре он убедился, что Ррит, Бог Голода, не посещает этот край – очевидно, даже не ведает о его существовании.

За неширокими проливами виднелись другие острова, но плавать он не умел и отказался от мысли до них добраться. Собственно, слова «плавать» в его языке не было, как и многих других слов, таких, как «море», «остров», «лодка», «плот», «волна». В дни своего величия он слышал о людях туфан и ядугар, ходивших по водам как по суше; иногда Очаги, что жили на востоке и западе, встречались с ними, торговали или убивали пришельцев. В прошлом это не вызывало у него интереса, так как он рассчитывал, что придет к туфан и ядугар по суше и захватит их земли и богатства. Но боги не допустили этого. Им самим хотелось править миром, и уступить свою власть человеку они не пожелали.

Когда он думал об этом, его охватывала ярость. Дубиной из дерева сеннши он начинал молотить по стволам, траве и песку, или швырял камни, убивая грызунов; он должен был чувствовать, что на этом клочке земли, пусть совсем крохотном и безлюдном, он – повелитель, владыка над жизнью и смертью. Но приступы гнева проходили, случались реже и реже, и с каждым днем он все сильнее погружался в сонное безразличие. Вид океанских просторов, тихий шелест трав и рокот волн способствовали этому.

Время стирает память о случившемся с нами, сказал Йездан Сероокий, мудрец кни'лина.

* * *

На другом конце мира другой человек ехал по степи на рогатом скакуне. Он не торопился, у него был крепкий яхх, бурдюк с водой, запас сушеного мяса и дротик – а что еще нужно для странствий? Еще был барабан на ремне, переброшенном через холку скакуна, и человек то и дело касался его, выбивая торжественный мерный ритм. Под эти звуки он шептал и бормотал, а временами пел во весь голос, распугивая ящериц и крыс. В такие моменты его глаза сверкали, грудь расширялась и костлявые плечи с узлами мышц выглядели основательней и шире.

Как повелел мудрый, теперь потерянный хозяин, он не задержался по другую сторону Спящей Воды. Было ясно, что здесь привычная степь, а на юге – непроходимые горы, и, после краткого мига удивления, он понял: так должно быть, именно так, а не иначе. Ведь чудесный край, что явился ему, а также вождям и воинам его народа, был лишь иллюзией, посланной Баахой, видением мест, куда человек попадет после смерти, если не будет слишком жаден и жесток. Но люди, прошедшие сквозь волшебную завесу, остались живы и, значит, не могли очутиться на Светлых Равнинах до срока, до времени. Хозяин сказал: попавшие к Баахе назад не возвращаются, а люди были здесь, все Очаги, все огромное войско вместе с пленными и остальной добычей.

Степь выглядела знакомой, если не считать большого озера, которого, как помнилось ему, прежде не существовало. Это изобилие воды само по себе было чудом, и сперва он решил, что озеро тоже мираж, такой же, как травы и высокие деревья. Но оказалось, что вода реальна и вкусна, сладкая вода, не горькая, и заполняющая не малый колодец, а огромное пространство. Выяснив это, он оглянулся, увидел, что вожди и первые отряды всадников уже миновали иллюзорную завесу, и вспомнил повеление хозяина. Тогда он набрал в бурдюк воды, сел на яхха и погнал его на север, к стойбищам Белых Плащей.

Он ехал и, вспоминая рассказы ппаа Айлы, пел Долгую Песню о Светлых и Темных Равнинах. Он и представить не мог, что творит Коран и Библию своего мира, великое сказание о том, что праведно, а что грешно. Может быть, через много-много лет его песни превратятся в заповеди, станут священными, будут высечены на гранитных плитах, а про их творца скажут: вот великий пророк, с которым говорили боги… Этого он не знал и об этом не думал, он просто пел. Пел о равнинах, где растут деревья и травы и журчит вода, о месте, над которым светят солнца и сияют звезды, о крае, где нет песчаных бурь и нет вражды среди людей. Он пел, и песня была длинной.

* * *

Под утро Тревельян проснулся. Что-то шевельнулось в его сознании, какая-то смутная мысль всплывала из глубин, обычно недоступных разуму, и он, пытясь уловить ее, облечь словами, вдруг понял: это не мысль, это зов. Точнее, телепатический импульс, знак, что кто-то думает о нем.

Импульс пришел издалека – он затруднялся определить, с какого расстояния. Всякому дару нужна тренировка, чтобы он возрос и расцвел, но свои способности к ментальной связи Ивар не торопился обнародовать. С порталами все было ясно, он мог заниматься этим делом, открывать и закрывать врата, не ущемляя прав своих коллег, не нарушая той суверенной территории, которой являлись их мысли и память. С ментальной связью ситуация другая – случайно влезешь в чью-то голову, узнаешь что-то лишнее, да еще и засекут тебя, как неловкого воришку. Взять хотя бы Нору Миллер… Она и так дулась на Ивара, и он совсем не жаждал приобщиться к ее мыслям.