Опять разлом Сан–Андреас, подумала Бонни. Опять такое же ужасное землетрясение, как восемьдесят лет назад, и все, что мы построили, — все погибло. Перекатываясь, она ударилась о противоположную стену дома, только сейчас стена была под ней, а пол поднялся; она увидела, как лампы, столы и стулья мчатся вниз, разбиваются и разламываются, — и так странно было вдруг осознать их непрочность. Она не могла понять, как ее вещи, которыми она владела годы, могли так легко распасться. Сейчас одна лишь стена под ней оставалась прочной.
Мой дом, думала она, исчез. Все, что принадлежало мне, все, что я любила… Как это несправедливо.
Она лежала, тяжело дыша, голова ее болела. Ощупывая себя, она увидела свои дрожащие руки, белые, покрытые светлым порошком. На запястье засыхали полоски крови из невидимой раны. На голове, подумала она, потерла лоб — и кусочки штукатурки упали с ее волос. Сейчас — хотя она и не понимала этого — пол снова был на месте, и стена стояла прямо, как всегда. Все вернулось в нормальное положение. Но вещи — они все были разломаны и расколоты. Дом, полный мусора, думала она. Недели, месяцы понадобятся, чтобы привести его в порядок… но никогда ничего не будет по–прежнему. Пришел конец нашей жизни, нашему счастью.
Она встала и начала пробираться к выходу; она споткнулась об обломки стула и отбросила их к мусоропроводу у дверей. В воздухе клубились какие–то частицы, она вдыхала их, задыхалась от них и ненавидела их. Стекло было повсюду; все ее прекрасные зеркальные окна разбиты. Теперь они представляли собой пустые квадратные дыры с несколькими уцелевшими осколками, которые падали и разбивались у нее на глазах. Она нашла дверь — створки перекосило. Толкая их, навалившись на них всем телом, она заставила дверь приоткрыться ровно настолько, чтобы протиснуться в нее. Пошатываясь, Бонни вышла из дома и отошла от него на несколько ярдов, чтобы осмотреться и понять, что произошло.
Головная боль стала сильнее. Неужели я слепну? — удивилась она, поняв, что ей тяжело держать глаза открытыми. Разве я видела свет? Смутное воспоминание о какой–то вспышке у нее осталось: как будто неожиданно открылся затвор фотоаппарата, так быстро, что ее глазные нервы не среагировали, — фактически она ничего не видела . И все–таки с ее глазами произошло что–то неладное, она чувствовала это. Казалось, что и с ее телом творилось что–то не то, — и неудивительно. Но с землей ничего не случилось, Бонни не видела никаких трещин. И дом стоял; только окна были разбиты и все вещи повреждены. Скелет, пустой контейнер без всякого содержимого.
Она медленно пошла прочь от дома, думая: лучше я схожу за помощью. Мне нужна медицинская помощь. Потом, когда она оступилась и чуть не упала, она посмотрела вокруг и сразу же снова увидела на юге колонну коричневого дыма. Неужели Сан–Франциско уже в огне? — спросила она себя.
Он горит, решила она. Пришла беда. Пострадал весь город, не только мы в Вест–Марине. Не только несколько сельских жителей, но все горожане. Наверное, тысячи погибли. Должны объявить национальную тревогу, задействовать армию и Красный Крест; мы не забудем этого до самого смертного часа. Она начала плакать, закрыв лицо руками, не в идя и не заботясь, куда идет. Сейчас Бонни плакала не о себе и не о своем разрушенном доме, она плакала о городе на юге. Она плакала обо всех его жителях, обо всем, что в нем было, и о том, что случилось с ним.
Я никогда не увижу его снова, знала она. Сан–Франциско больше нет, все кончено. Сегодня. Так, плача, она брела по направлению к городу; она уже могла слышать людские голоса, доносящиеся снизу, и шла туда.
Возле нее остановилась машина. Дверца открылась, водитель протянул ей руку. Она не знала его, не знала даже, живет он поблизости или приехал издалека. Тем не менее она уцепилась за него.
— Успокойтесь… все хорошо… — сказал мужчина, обнимая ее за талию.
Рыдая, она прижалась к нему, откинулась на сиденье машины и притянула его к себе.
Позже Бонни опять шла по дороге, на этот раз по ведущему вниз прямому шоссе, обсаженному дубами, старыми узловатыми дубами, которые она так любила. Небо над ней было черным и серым, затянутым тяжелыми облаками, которые монотонной процессией тянулись к северу. Должно быть, это дорога к ранчо Медвежьей долины, сказала она себе. Ступни Бонни болели, и когда она остановилась, то обнаружила, что где–то потеряла туфли. На ней были все те же заляпанные краской джинсы, в которых ее застало землетрясение… Но после всего — землетрясение ли это? Водитель машины, напуганный и лепечущий, как дитя, сказал что–то, но речь его была слишком бессвязной, он был охвачен паникой, и она не смогла понять его. Я хочу домой, сказала себе Бонни. Я хочу назад в мой собственный дом, и я хочу мои туфли. Конечно, их взял тот человек, конечно, они в его машине. И я никогда не увижу их снова.
Она брела, морщась от боли, мечтая встретить хоть кого–нибудь, дивясь небу над головой и становясь все более одинокой с каждым мгновением.
6
Трогая с места пикап, Эндрю Джилл бросил последний взгляд на женщину в заляпанных краской джинсах, с которой он только что расстался; он увидел, как она устало бредет босиком по обочине, а затем поворот дороги скрыл ее от него. Он не знал ее имени, но ему казалось, что она, с ее рыжими волосами и маленькими изящными ступнями, была самой хорошенькой женщиной, которую он когда–нибудь видел. И я, изумленно думал он, только что занимался с ней любовью на заднем сиденье моего «фольксвагена».
Все происшедшее казалось ему каким–то карнавальным шествием выдумок — и женщина, и грандиозные взрывы на юге, которые разворотили местность и окрасили небо над головой в серый цвет. Он знал, что либо началась война, либо произошло еще что–то, скверное и совершенно новое и для всего мира, и для него лично.
Сегодня утром он выехал из Питаламы в Вест–Марин, чтобы доставить в аптеку на станции Пойнт–Рейс груз вересковых английских курительных трубок из своего магазина. Он торговал легкими спиртными напитками, преимущественно винами, табачными изделиями и всем, что необходимо настоящему курильщику, вплоть до маленьких никелированных приспособлений для чистки и набивки трубок. Он ехал и думал: цел ли его магазин, задет ли район Питаламы?
Скорее, я спущусь в ад, чтобы посмотреть, как там дела, сказал он себе, а затем сразу же вспомнил маленькую рыжеволосую женщину в джинсах, которая то ли вскочила в его пикап, то ли позволила ему втянуть себя в машину (сейчас он не помнил, как это случилось на самом деле), и ему показалось, что он должен ехать за ней и убедиться, что с ней все в порядке. Далеко ли она живет? — думал он. Как мне найти ее? Он уже хотел снова увидеть ее, он никогда не встречал и не видел никого похожего на нее. Было ли все случившееся между ними результатом шока? Поступала ли она так раньше и — что важнее — поступит ли так снова?
Однако он не поворачивал назад; руки его онемели, казалось, из них ушла жизнь. Он был измотан до крайности. Я знаю, что еще ничего не кончено, сказал он себе. Им удалось сбросить одну бомбу в район заливов, и они не остановятся, они будут расстреливать нас и дальше. Сейчас он видел в небе короткие очереди световых вспышек, и через некоторое время дальний гром сотрясал его пикап и заставлял машину дергаться и становиться на дыбы. Это прекращают свое существование бомбы, решил он. Может быть, вступили в действие силы обороны. Сколько нам еще предстоит вынести!