При мысли об этом Эрику стало грустно.
— Что такое? — с трудом спросила Кэти. — Я очень хорошо знаю твое лицо и по нему вижу, что сделала что–то не так.
— Я просто удивлен твоей изобретательностью, — сказал доктор. — Послушай. — Он присел рядом с женщиной и положил руку ей на плечо. — Не рассчитывай на то, что это многое изменит. Суть твоей работы у Вирджила такова, что дела у тебя в принципе не могут идти лучше. К тому же старику не слишком свойственно чувство благодарности.
— Но все же стоило попробовать, как думаешь?
— Да, — согласился Эрик и поднялся.
Он был рад, что разговор на эту тему закончился.
Доктор попрощался с Кэти, еще раз погладил ее по плечу и вышел.
Он сел в лифт и направился в кабинет Вирджила Эккермана.
Старик радостно поднял голову.
— Эрик, я слышал, что ты вернулся. Садись и все рассказывай. Кэти плохо выглядит, правда? «Хэзелтайн» не…
— Послушайте, — начал Свитсент, закрыв за собой дверь. — Вирджил, вы можете вызвать сюда, в корпорацию, Молинари?
— Зачем? — Бывший босс пристально посмотрел на него в своей птичьей манере.
Эрик ему рассказал.
Вирджил выслушал доктора и сказал:
— Я позвоню Джино. Могу сделать несколько намеков. Поскольку мы хорошо знакомы, он поймет меня без лишних слов. Моль, скорее всего, приедет сразу. Когда речь идет о деле, он действует очень быстро.
— Тогда я останусь здесь, — решил Эрик. — Не буду возвращаться в Шайенн. Может, лучше поеду в отель «Цезарь» и останусь с Дегом.
— Возьми с собой пистолет, — посоветовал Вирджил, снимая трубку видеофона. — Соедините меня с Белым домом в Шайенне, — сказал он и повернулся к Эрику. — Если даже линия прослушивается, то это ничем им не поможет. Шпики не смогут понять, о чем мы разговариваем.
Он сказал в трубку:
— Я хотел бы поговорить с Генеральным секретарем Молинари. Это Вирджил Эккерман, по личному делу.
Эрик сидел и слушал. Наконец–то все шло как надо. Он мог позволить себе отдохнуть, стать обычным зрителем.
В трубке раздался голос телефонистки Белого дома, в котором звучали истерические нотки:
— Мистер Эккерман, доктор Свитсент у вас? Мы не можем его найти, а Моль, то есть мистер Молинари, мертв. Его невозможно реанимировать.
Вирджил поднял взгляд и посмотрел на врача.
— Я еду туда, — заявил Эрик, чувствуя лишь странное оцепенение и ничего больше.
— Похоже, уже слишком поздно, — сказал Вирджил.
— Мистер Эккерман, — пискнула телефонистка. — Он мертв уже два часа. Доктор Тигарден ничего не может поделать, а…
— Спросите, какой орган отказал, — сказал Эрик.
Связистка услышала его слова и пронзительно взвизгнула:
— Сердце. Это вы, доктор Свитсент? Доктор Тигарден говорит, что лопнула аорта.
— Я возьму с собой искусственное сердце, — сказал Эрик Вирджилу, затем обратился к телефонистке: — Скажите Тигардену, чтобы максимально понизил температуру тела. Впрочем, он наверняка уже это сделал.
— На крыше стоит скоростной корабль, — сказал Вирджил. — Мы летали на нем в Ваш–тридцать пять. Это самая лучшая машина в окрестностях.
— Я сам выберу сердце, — решил Эрик. — Так что еще вернусь в свой кабинет. Вы не могли бы подготовить корабль к старту?
Теперь он был спокоен. Либо уже слишком поздно, либо нет. Или он успеет, или опоздает. Спешка в данный момент не имела особого значения.
— Две тысячи пятьдесят шестой год, в котором ты побывал, не имел никакого отношения к нашему миру, — сказал Вирджил, набирая номер.
— Видимо, так, — согласился Эрик и бегом бросился к лифту.
13
На крыше Белого дома его ждал Дон Фестенбург, бледный и заикающийся от волнения.
— Г–где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уезжаете из Шайенна. Мы думали, вы где–то рядом.
Он шел перед Эриком в сторону входа. Свитсент спешил за ним, неся в контейнере искусственное сердце. В дверях спальни Генсека появился Тигарден, лицо которого вытянулось от усталости.
— Черт побери, куда вы подевались, доктор?
«Пытался положить конец войне», — подумал Эрик, но вслух лишь спросил:
— Насколько сильно его охладили?
— Видимый метаболизм отсутствует. Думаете, я не знаю, как проводится реанимация? У меня есть письменные инструкции, которые вступают в силу, как только Молинари теряет сознание или умирает и его не удается реанимировать.
Он протянул Эрику несколько листов.
Доктор быстро бросил взгляд на самый существенный абзац. Никаких пересадок при любых обстоятельствах, даже если это единственный шанс на спасение.
— Мы обязаны подчиниться? — спросил он.
— Мы консультировались с Генеральным прокурором. Обязаны. Вы должны знать, что искусственные органы можно пересаживать исключительно с предварительного письменного согласия пациента.
— Почему Джино так решил? — спросил Эрик.
— Понятия не имею, — ответил Тигарден. — Будете пытаться его реанимировать без пересадки искусственного сердца, которое, как я вижу, вы принесли? Больше нам ничего не остается. — В его тихом голосе звучала горечь и чувство обреченности. — То есть практически вообще ничего. Он жаловался на сердце перед тем, как вы уехали, говорил вам — я сам слышал, — будто ему кажется, что у него лопнула артерия. А вы просто взяли и ушли.
Он уставился на Эрика.
— В этом–то вся проблема с ипохондриками, — сказал Свитсент. — С ними никогда ничего не знаешь.
— Что ж, — хрипло вздохнул Тигарден. — Я тоже этого не понимал.
Эрик повернулся к Дону Фестенбургу.
— А что насчет Френекси? Он уже об этом знает?
— Конечно, — слабо улыбнулся тот.
— И что он?..
— Обеспокоен.
— Надеюсь, вы не позволяете прилетать сюда новым лилистарским кораблям?
— Доктор, ваша задача — лечить пациента, а не диктовать нам политику, — заявил Фестенбург.
— Мне легче было бы лечить пациента, если бы я знал, что…
— Шайенн закрыт, — признался наконец Дон. — С тех пор как это случилось, ни один корабль, кроме вашего, конечно, не получил разрешения на посадку.
Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, опутанного множеством трубок и проводов, ведущих к аппаратуре, которая поддерживала температуру его тела и измеряла тысячи параметров организма. Невысокая полная фигура была едва видна, лицо целиком закрывало новое устройство, редко использовавшееся до сих пор, которое регистрировало едва заметные изменения в мозгу. Именно его следовало беречь любой ценой. Отказать могло все, но не мозг.