– Долго ты здесь?
– Три месяца. С тех пор, как получил диплом магистра.
А на кой он тебе?.. – подумалось Каргину. Пистолет протирать? Так верно бумага жестковата…
Но вслух он этого не сказал, а предложил купаться.
Больше в тот день они про хозяина не вспоминали, а говорили о другом – о детстве, о том, что оба родились в краях дальневосточных, что от острова Хонсю до уссурийской тайги рукой подать, и что, возможно, их поливало одними и теми же ливнями и ветром сушило тоже одним. Но тут Каргин сообразил, что он постарше на пять лет, и стал прикидывать, где обреталось их семейство в тот период, когда младенца Тома еще кормили из бутылочки. В Монголии?.. Или под Абаканом?.. А может, уже в Туркестане, в городе Кушке?.. Про Кушку он помнил, что отучился там четыре года, в первой из своих школ, пока отца куда-то не перевели – в Тулу или в Ирбит под Свердловском.
На обратном пути, когда они добрались до озера, Каргин заглянул в пустовавший блок-пост. Проем в полуметровой бетонной стене, три амбразуры, затянутые паутиной, пол в сеточке трещин, светильник у потолка… Строение примыкало к утесу, и здесь к стене был принайтован бронированный шкаф – очевидно, с боезапасом и снаряжением. Скорее всего, пустой, однако с плотно закрытой дверцей. Подергав ее и не найдя ничего любопытного, Каргин хмыкнул и вернулся к дороге.
Четвертое июля, День Независимости, [33] было отмечено подъемом флагов, торжественным ужином, салютом и фейерверком, грянувшим на закате. После все перепились, а Каргин отправился в библиотеку и разыскал увесистый томик японской поэзии в переводах на французский. Но это чтение показалось ему слишком интеллектуальным, не соответствующим моменту; сунув книгу обратно в шкаф, он взял «Мартовские иды» Уайлдера, стопку детективов – Дэй Кин, Спиллейн и Макдональд; затем потянулся к «Сказкам южных морей» в темно-синем тисненом переплете, с серебряной шхуной, летящей на всех парусах к далекому, заросшему пальмами острову. Джека Лондона он обожал с детства: в Кушке, в гарнизонной библиотеке, детских книжек не нашлось, зато имелось собрание Лондона в восьми томах, и Каргин прочитал их от корки до корки. Было ему тогда одиннадцать лет.
В середине месяца, за неделю до хозяйских именин, прилетел серебристый «оспрей», но почему-то без Магуара, Квини, Тауэра и прочих влиятельных отпускников. Возможно, эти персоны, которых хозяин любил и ценил, еще не нашли для него подарка; возможно, задерживались по делам или же в силу иных причин, неведомых Каргину; возможно, намечался еще один рейс, поближе к великой дате. Но их отсутствие было возмещено с лихвой.
Первым из самолета вышел наследный принц и президент Роберт Генри Паркер, в костюме колониальных времен, пробковом шлеме и темных очках; ни дать, ни взять, сагиб-британец, готовый поохотиться на тигра. За ним шагали полусонный Мэнни и взмокшие пилоты с багажом; один из них тащил знакомый ящик с крупнокалиберными пушками. И, наконец, явилась Мэри-Энн, будто королева в тронном зале: рыжие локоны до плеч, алый хитон, расшитый блестками, туфли на высоких каблуках, алмазные серьги и ожерелье. Под утренним солнцем она светилась и сияла как новогодняя елка, доставленная на Иннисфри то ли с некоторым запозданием, то ли с расчетом на неминуемый праздник, который случится месяцев через пять.
Трезвая, и при параде, отметил Каргин, приникший к телескопу. Он поглядел, как вице-мэр и капитан Акоста, встречавшие гостей, целуют ручку Мэри-Энн, затем ведут ее и Бобби к кадиллаку; как взвод Сегри берет «на караул», а лейтенант Гутьеррес открывает дверцы; как грузят чемоданы и коробки и как рассаживается по джипам почетный эскорт; как Мэри-Энн воркует с черноусым Гутьерресом, а Боб, недовольно скривив губы, посматривает на них.
Кортеж тронулся, и Каргин, оторвавшись от телескопа, невесело вздохнул.
Жизнь на Иннисфри была скучноватой, однако не лишенной прелестей – таких, как свежий воздух, не слишком обременительные труды, беседы и прогулки с Томом, книги и даже пиво, приправленное анекдотами Спайдера. Но главным достоинством был, несомненно, покой. Покой, порядок, отсутствие спешки и суеты.
Но, кажется, этим радостям наступал конец.
Иннисфри, вилла, Нагорный тракт и пляж у
Лоу бей; 14–21 июля
Предчувствие не обмануло Каргина.
Из троицы гостей самым тихим оказался Мэнни. Вставал он не раньше полудня, но этот акт был чисто символическим и означал, что он перебирается с постели на лежак к бассейну. Здесь, за рощей кипарисов, укрывшись в их густых тенях, Мэнни проводил часы от завтрака до ланча, от ланча до обеда, и от обеда до ужина; то ли спал, то ли мечтал с открытыми глазами. Склонность к горизонтальной позе была, вероятно, заложена в нем генетически, как и другие привычки, о коих в приличном обществе не говорят.
Но вряд ли мечтательная пассивность огурца, произрастающего в теплице, была характерной для любого гея. Боб Паркер, например, кипел как перегретый чайник, полный кипятка, и эта злобная энергия взывала к осторожности. Он был постоянно недоволен – конюхом, который заседлал не ту кобылу, официантом, подавшим тарелку не с той стороны, горничной, смахнувшей пыль с оружейного ящика, и, наконец, капитаном «Дункана» – тот во время морской прогулки не разрешил поднять на палубу подстреленных акул. Главным же поводом к недовольству были не конюхи и слуги, не мистер Гэри и не пилот, которого Бобби поучал, как управлять вертолетом, но аргентинец Хью Арада. Казалось, их обуревает неприязнь столь же прочная, как между грифом и шакалом, не поделившими падали, но проявлялась она по-разному: Боб язвил и не стеснялся давить на мозоли, а референт был сдержан и холоден точно снега Килиманджаро. При всем, при том он увивался за Мэри-Энн и делал это с испанским изяществом и галантностью: хоть серенад не пел, однако цветы, прогулки под луной и пламенные взоры были в полном комплекте. Правда, Каргин сомневался, что этот сушеный лещ действует по склонности, а не по расчету, но Нэнси вроде поощряла его старания – может, с намерением братца позлить, а может, Хью ее забавлял.
От Боба Каргин держался подальше, из общих стратегических соображений, а еще по той причине, что вспоминать об их стрелковом состязании в «Старом Пью» как-то не хотелось. Уж больно опасные были мишени! Наследный принц мог получить за эти шалости всего лишь выволочку, а мушкетер короля – расчет без всяких выходных пособий. Что Каргину совсем не улыбалось.
Само собой, не в интересах Бобби хвастать, когда и с кем дырявили физиономию дядюшке, однако стоило учесть, что мистер Паркер – человек неординарный. С особой сексуальной ориентацией, проще говоря. Такие типы слишком неуравновешены и импульсивны, болтливы и ненадежны – так, во всяком случае, предполагал Каргин. Данный тезис являлся чисто теоретическим, ибо с «голубыми» ему общаться не приходилось; к «Стреле» их, разумеется, не подпускали на дух, да и к Легиону тоже. В рязанском училище вроде сыскался один, но все, что помнилось по этому поводу, было весьма неприятным, если не сказать трагичным: парня били смертным боем и через месяц отчислили.