– Нет.
– Чего же ты хочешь?
– Тебя.
Зульфия вроде бы не удивилась, поглядела на маленькие часики и деловито сказала:
– В одиннадцать я сменяюсь. Подождешь?
– Конечно. Я такую, как ты, всю жизнь ждал, – вымолвил Каргин, нащупывая в сумке кусачки. – Знаешь, а что я буду тут с пустым стаканом куковать? Налей-ка ты мне, рыбонька, сухого мартини.
* * *
Гурия жила неподалеку, в переулке Низами, над которым смыкались темные кроны огромных чинар. Место тихое, уютное. И гнездышко было у нее уютным, квартирка на третьем этаже, с непременным в этом климате балконом и окнами во двор. Вся в коврах – на полу пушистые китайские, по стенам туранские и узбекские, багровые и алые, с черным и синим узором. Вероятно, Зульфия питала особую страсть к коврам, по той ли причине, что была женщиной восточной или из профессиональных соображений – ковры отлично скрадывают звук. Очень подходит для тайных доверительных бесед, решил Каргин, осматривая комнату.
Большую часть ее занимала тахта, низкая и широкая, не меньше, чем лежбище кингсайз в его коттедже в Халлоран-тауне. Однако кровати прагматичных американцев сильно проигрывали этому ложу, будучи плоскими и безликими, как Аравийская пустыня. Иное дело тахта с двумя десятками подушек, изображавших горный рельеф, что намекало на массу позиций, которые можно принять среди ущелий, гор и перевалов. Крайне сексуальная тахта, подумал Каргин и опустился на самую пышную подушку.
– Вот так, – проворковала Зульфия, сбрасывая туфельки. – Посиди здесь, милый, помечтай о страстных персиянках. Ты ведь, кажется, бывал в Иране? Водятся там такие?
– Водятся. Только чадру носят, не разглядишь, – сказал Каргин.
– Чадру? Будет тебе и чадра, – пообещала Зульфия и скрылась в спальне.
Каргин бросил сумку на пол, подгреб к себе еще пару подушек и, развалившись на них, уставился в потолок. О Кэти он не думал – совесть его была чиста, ибо в это гнездышко он заявился не развлекаться. Конечно, в прежние времена все могло произойти иначе, ведь лаской больше возьмешь, чем страхом, но время мимолетных ласк и разовых утех кануло в прошлое. И потому Каргин не предавался мечтам о персиянках, но размышлял о том, что день прошел, а никаких предложений о выкупе не поступило. Странно! Не клюет! Возможно, Азер ошибается, и клева вообще не будет? Может, Костя и Барышников уже гниют в земле, и ни при чем тут Львы Ислама, Воины Аллаха и эмир Вали Габбасов… А закопали их работнички светлого эмира, вроде того мускулистого, что в кабинете торчал… Прирезали и закопали! Не потому, что явились из Москвы с какими-то претензиями – Таймазову на все претензии чихать! – а, видимо, по той причине, что лишнее узнали. Если приятель Барышникова на заводе трудится, за ним наверняка следят – вот и проследили до «Достыка»… Может, и приятелю вставили под ребра или между глаз – за разговорчивость… Если так, искать Сергееву некого, и вся надежда, что клюнут… Зря, что ли, куча денег разбросана!
А другая куча уворована, подумал Каргин, вспомнив о Первом президентском банке.
В спальне раздался шорох, дверь отворилась, и Зульфия, мелко перебирая босыми ногами, выплыла на середину китайского ковра. На ней был один накомарник – или то, что показалось Каргину накомарником: тонкая и прозрачная газовая фата, струившаяся по нагим плечам и упругой полной груди до гибкого стана. В нижней части все было тоже как полагается, где надо – длинным и стройным, где надо – пышным, и всюду – соблазнительным. Сердце у Каргина дрогнуло, в горле пересохло. Красота – великая сила, предупреждал майор Толпыго, и потому выбирай: долг и присяга или баба. На два очка одним задом не сядешь!
Сглотнув, он поманил Зульфию к себе. Она подошла, пританцовывая и покачивая бедрами; темные глаза мерцали сквозь фату, пухлые яркие губы приоткрылись. Каргин обнял ее колени, прижался к ним лицом и запустил левую руку в сумку, нашаривая рулончик скотча. Незаменимая штука этот скотч, гораздо лучше веревки! – мелькнуло у него в голове.
Зульфия взвизгнула.
– Что ты делаешь, милый? Так мы не договаривались!
Каргин обмотал ей ноги пониже коленей, повалил на тахту и принялся за кисти.
– А как мы договаривались, девонька? – Она молчала, и ее глаза стали наливаться ужасом. Каргин предупредил: – Пикнешь, рот залеплю.
– Ты… ты извращенец? – Зульфия побледнела, прикусила нижнюю губку. – Или маньяк?
– Хуже, много хуже, – сообщил Каргин, укладывая ее на подушки. – Федеральная служба безопасности, отдел внешней разведки. Ты, рыбка, ножками не дрыгай и эротических поз не принимай, такие штучки на меня не действуют, мне анальгетик [31] особый вкололи.
– Что тебе… что вам нужно? Чего вы от меня хотите?
Присев рядом, Каргин шлепнул ее по пышной ягодице.
– Во всяком случае, не этого. Плохо, когда такая куколка лезет в мужские игры, в очень серьезные дела… Очень плохо! Рано или поздно приходит нехороший дядя и делает куколке больно. – Он вытащил из сумки кусачки, щелкнул ими и осведомился: – Будешь говорить, или как?
На лбу Зульфии выступил пот, губы задрожали. Она, несомненно, была отличной барменшей и профессионалкой в постели, но остальное-прочее – на самом дилетантском уровне. К счастью для Каргина, который пытать не любил, хотя и умел.
– Уберите… это… пожайлуста, уберите… – Она со страхом глядела на кусачки. – Я… я… Что вы хотите знать?
– Давно на Таймазова работаешь?
– Д-два г-года… – Ее колотила нервная дрожь. – Он м-меня в «Достык» устроил… Т-там из России бывают… и вообще иностранцы…
– Состоишь с ним в интимных отношениях?
– Только первые месяцы… Откуда в-вы знаете?
– Мы знаем все, – с мрачным видом произнес Каргин. – Даже то, что в период интимной связи ты выкрасилась в рыжий цвет. Таймазов заставил?
– Д-да… Ему нравилось…
– А я вот темненьких люблю, твоей масти. Если б не этот чертов анальгетик… – Каргин пощелкал кусачками, склонился к розовому ушку Зульфии и тихо прошептал: – А теперь скажи мне, девонька, что ты в коктейли для тех русских намешала? В сухое мартини, которое Юмашев относил? Чем наших отравила? И кто на этот счет распорядился?
Она молчала, сотрясаемая мелкой дрожью. Два страха боролись в ней, близкий и далекий, а кроме них не было ничего, что поддерживает ужаснувшегося человека, ни мысли о долге, ни гордости, ни памяти о тех, кто ей доверился, ни стыда предательства. Только страхи; страх перед Каргиным и страх перед Таймазовым и неизбежной расплатой. Смотреть на это было тягостно.
– Ты, кажется, замерзла? – спросил Каргин и вытащил из сумки зажигалку. – Хочешь погреться? – Она отчаянно замотала головой. – Ну, тогда серная кислота есть… Где тут она у нас? Вот, видишь, какой симпатичный флакончик… девяности восемь процентов, открою, дымиться будет на воздухе… – Он взялся за пробку.