– Пращников – на скалы! – приказал я. – Осохор, возьми своих уит-мехе. Иуалат, готовь дротики. Ты поведешь первую сотню, я – вторую. Усуркун, отправь Масахарту и пятьдесят человек за реку. Пусть спрячутся вон в тех в камнях и ударят шаси во фланг. С остальными и сотней Тахи будешь в резерве. Нападешь, когда я дам сигнал мечом.
Протяжные выкрики сотников – и воины зашевелились. Гибкие быстроногие уит-мехе побежали к скалам – кто полез на западный пологий склон, другие, разбрызгивая воду, пересекли поток и начали взбираться по более крутой восточной стенке. Вслед за ними двинулась полусотня Масахарты, тоже одолела реку и растворилась среди каменных глыб, заросших кустарником. Люди Иуалата втыкали в землю секиры и мечи, пристраивали поудобнее дротики, за спиной или на левом плече. Эти были из племен темеху – мускулистые рослые мешвеш, рисса* и зару*, охотники на антилоп и скотоводы. Воинов техени в моем отряде было немного – этот племенной союз располагался на западных территориях, в районе от Идехан-Музрука до Атласских гор и залива Габес, где через семь веков воздвигнут Карфаген. Еще западнее, дальше Тассили, у озера Себха-Мекерган, на плато Адрар и атлантическом побережье, жили десятки племен, неизвестных в Египте и называвших себя ошу*, что на ливийском значит просто «люди». Внешность, язык, обычаи и верования были у всех одинаковыми, но единым народом они себя не считали. Такого понятия в их мире не было; «своими» считались родичи или близкие соседи, подчинявшиеся одному и тому же племенному вождю. В районах, населенных ошу, я побывал двенадцать раз, и, вероятно, за всю человеческую историю никто не знал их лучше меня.
Люди Иуалата перегородили ущелье неровной цепочкой, за ними, шагах в семи-восьми, стояла вторая сотня. Как обычно, в таком построении Иуалат был на левом фланге, я – на правом, у самой воды. Поток журчал и плескался около сандалий, овевая разгоряченное тело прохладой. Сзади и наискосок от меня собрались в плотную толпу бойцы третьей и четвертой сотни. С севера уже доносился мерный топот ног, гортанные выкрики и скрип колес повозок.
Я вытащил свой железный серп и поглядел на замершего рядом Инхапи. Его клинок длиною в локоть был неважным оружием для предстоящей схватки. Слишком легкий и короткий меч, которым сражаются в строю, прикрытые слева и справа щитами и броней соратников. Случай, однако, был не тот – ни щитов, ни брони, ни дисциплины легиона, который бил словно единая рука. В эту эпоху, стоило боевым порядкам сойтись, как строй ломался, противники перемешивались и битва распадалась на ряд отдельных поединков.
Наклонившись к лазутчику, я прошептал:
– Держись около меня, парень. Не отставай ни на шаг, но в свалку не лезь.
Он кивнул, непроизвольно сглотнув. Наш страх – сила наших врагов, говорят воинственные мешвеш, но на его лице не было страха, только напряжение и готовность к бою. Тот ли он Инхапи? – снова подумал я. Если тот, мне не о чем беспокоиться: он выйдет из битвы невредимым и доживет до старости. История нерушима.
Пращники уит-мехе словно прилепились к скалам – кое-кто еще искал опору для ног, другие уже раскручивали над головами ремни из прочных бычьих шкур. Некоторые из меченосцев последовали их примеру – с тихим шелестом рубили воздух, разминая мышцы, вгоняя себя в ярость. Моим соплеменникам требовалось очень немногое, чтоб ощутить прилив адреналина.
Первые сирийские шеренги показались из-за поворота. Воины шли вразброд, занимая всю ширину ущелья; покачивались копья и топоры, поблескивали кое-где медные шлемы, плыл паланкин из светлой ткани над облаченным в пурпур человеком, князем или военачальником. Смуглые бородатые лица, темные глаза, резкие черты – тут были те, кого лет через пятьсот-семьсот назовут амореями, хурритами, иудеями, арабами. Для египтян все они являлись шаси, азиатами, и лишь немногие народы уже получили имя: аму – семиты, хериуша и хабиру – кочевые арабские и иудейские племена.
Увидев нас, сирийцы завопили. Передние пытались замедлить шаг, вытащить клинки, наклонить копья, но масса, давившая сзади, подпирала их, выжимая в ущелье и в речные воды. Кто-то упал, поскользнувшись на мокрых камнях, кто-то выдернул меч, едва не лишив соседа уха, кто-то кричал, призывая на помощь богов, но эти крики тут же сменились шелестом падавших сверху снарядов, хищным посвистом дротиков и предсмертными стонами. Глиняное ядро, пробив ткань паланкина, цокнуло по шлему воеводы, и тут же в его живот и грудь вонзились дротики. Они летели тучей – бронзовые острия на пальмовых древках, направленные сотней рук. Из долгого опыта я знал, что причиненные ими раны большей частью не смертельны, но человек, истекающий кровью, уже не боец. Травинка под копытом быка, если вспомнить слова Унофры.
Обстрел прекратился, я вскинул клинок и выкрикнул:
– Вперед, во имя Семерых!
Вообще-то полагалось идти в атаку с именем фараона либо божеств войны Монта и Сохмет, но Семеро Великих из пустыни, демонов бурь, песков и ветра, все-таки нам ближе. Хем-ахт находился далеко и, значит, не мог зафиксировать нарушение устава. Я был готов поставить гнилой финик против серебряного кольца, что к этой битве он не успеет.
Мои бойцы с бешеным ревом обрушились на сирийцев, разом проложив десяток просек. Те казались ошеломленными – несомненно, дел с темеху они не имели, хоть память о былых походах фараонов была наверняка жива. Но в эпохи Древнего и Среднего царств ливийский контингент в войсках Та-Кем отсутствовал, да и сейчас экспансия сынов пустыни в нильскую долину только начиналась. Причину я выяснил еще во время прошлой экспедиции: взрыв вулкана Санторин в Эгейском море около 1600 года до новой эры. Взрыв был чудовищной силы, и следствием его явились климатические изменения в Сахаре и во всем восточном Средиземноморье: африканская саванна и прилегающая к Синаю часть Аравии пересыхали уже второй век. Гиксосы с северо-востока и ливийцы с запада хлынули к Нилу, но хека хасут успели первыми. Что не удивительно – все же в их войске имелись лошади и колесницы.
Я двинулся вперед, раздавая удары то плоской стороной клинка, то рукоятью, расталкивая и сшибая противников наземь. Не в моих правилах лишать кого-то жизни, ссылаясь на историческую необходимость; кроме того, победа в битве или тем более в войне не означает кровь и резню. Египтяне, народ цивилизованный, это понимали, но втолковать подобные истины темеху было невозможно. Они рычали вокруг меня, как прайд осатаневших львов, – искаженные яростью лица, перекошенные рты, козьи шкуры в алых пятнах, кривые широкие лезвия, взмывающие вверх, чтобы обрушиться на плоть и кости. Исход таких единоборств зависел не от искусства и ловкости, а от неистовой грубой силы, ибо тяжким оружием было невозможно фехтовать; чуть ли не всякий удар означал или смерть, или страшную рану, которую, пожалуй, не исцелили бы даже в эпоху Взлета, через три с половиной тысячелетия.
За мною шли Инхапи и троица воинов мешвеш, которым полагалось оберегать вождя в бою. Я не питал больших надежд на их защиту – Инхапи был почти что безоружен, а три телохранителя кололи и рубили всласть, не очень заботясь о том, чтобы прикрыть мою спину. К счастью, мой психогенный носитель был силен, как бык, и быстр, точно леопард. Удивительно, что вышло из юнца, который умирал от ран и заражения крови! Когда я вселился в Аупута, он походил на гниющий скелет.